Дедушка

ФОТОГРАФИЯ: JONĖ REED

Смотрела чемпионат по фигурному катанию и вспоминала дедушку. Пал Ефимыч такие передачи обожал. Садился перед телевизором, внимательно следил. Если спортсмен падал, дедушка азартно комментировал: «О, вот и блинчик испек!» Если падала фигуристка, то, соответственно: «Испекла блинчик!»

Лексикон дедушки определяла фантазия туманного генеза. Неясно, откуда человек, родившийся в разоренной деревеньке, закончивший ремесленное училище и прослуживший всю жизнь на Северном флоте мичманом, черпал экстравагантный строй своей речи. Нашу собачку-гриффона Дусика, со вздернутым носом-кнопкой, он называл – «император Павел». Младшую сестру Олю – «мой юный друг». Когда мы были детьми, он сочинил в воспитательных целях воображаемое существо — Ыку. Ыка приходил к непослушным детям, которые не хотели спать днем. Подробностей об Ыке дедушка не сообщал, по-видимому, считая, что его зловещее имя говорит само за себя. Да так оно и было.

Когда умерла бабушка, я приехала к нему в деревню. Дедушка лежал в кровати, болел-депрессовал, надо было ухаживать за огородом и животными. Я научилась доить, топить печку. Готовила. Ходила на ключ за водой. То есть, временно исполняла обязанности бабушки. Сельская жизнь на меня подействовала так испепеляюще, что дедушка, вглядевшись в меня, вывел заключение: «Кать… Ты какая-то Козетта!» И встал с кровати.

Дедушка смолоду был красавец – высокий, с вьющимися волосами, с решительным орлиным носом, – какие только чудом зарождаются в русской провинции, по словам Лескова. Любил, понятно, выпить. Играл на баяне, отлично пел и танцевал. Мы, внучки, этого расцвета уже не застали. Единственная песня, которую я помню от дедушки, — это некоторые куплеты «Камаринской», да и те спетые тайком, как не прошедшие бабушкину цензуру. В них фигурировала некая Трамбабулиха, пасшая коров, но не вполне удачно справившаяся с задачей: вмешался козел, которого она «пропустила между ног».

Дедушка не просто был знатоком фольклора. Он умел делать все, чтобы выжить в деревне: срубить дом, вырыть колодец, сложить печь, вычистить ледяной ключ от тины. Ориентировался в глухом лесу, как у себя дома, знал, как кричит заяц, и как ласки ночью заплетают в косы конские гривы, был единственный, кто правильно закреплял огромный стог сена на телеге, чтобы его перевез конь Герой. Ни один сенокос не обходился без него. Он лучше всех косил, чище всех сгребал траву в «релы», то есть, в волны, из которых потом формировались «копны».

Периодически к нам во двор приходила тетя Муся, старушка с ноготок, скрюченная, утратившая прямостояние от тяжелой физической работы, и специальным плачущим голосом просила:

— Павел… А, Павел… Сходишь, а? Кричит опять, проклятая.

Дедушка собирался и вел Мусину корову Розку к быку в соседнюю деревню – недалеко, семь километров по лесу.

Интеллигентные петербургские пенсионеры приходили к дедушке за консультацией – интересовались грибными местами. Дедушка простодушно рисовал карты: тут , за Ефремовым лугом, белые, за Темным ручеем лисички, а вот самый шик – черные грузди. Бабушка Юля была очень недовольна. Она считала, что такие знания – как секрет лака Страдивари – передаются только детям по наследству.

Бабушка любила деда, но, кажется, не была с ним счастлива. Поживи семьей с таким жизнелюбцем и артистом. У дедушки был огромный репертуар многократно обкатанных на публике историй: про рыбалку с адмиралом Рассохой, про путешествие в Винницу – «Ай, какие там продукты! Вишня, молоко, сало, куры! А небо! Все жирное, вкусное. Куриц мы даже с собой купили, но они испортились в поезде, до сих пор жалко».

Одна история была трагическая: «смерть Пижона» — о том, как в детстве его собачка Пижон, которую он любил без памяти, украла куриное яйцо. Никакой триллер в подметки не годился сцене, в которой с одной стороны Пижон появлялся из сарая с яйцом во рту, а с другой — приближались взрослые, возвращавшиеся с поля. Что делать? Павлик тихонько стукнул лопаткой Пижона по голове, чтобы тот выронил яйцо — «тюк», а Пижон так и покатился. Сколько было горя! Дедушка так и не простил себе смерть Пижона. Хорошая история тоже имелась – о том, как в третьем классе школьный учитель Николай Николаевич подарил дедушке бюст Орджоникидзе – за отличную учебу.

Наверное, этот бюст был единственным приятным воспоминанием о детстве. Что тогда людям выпало? Страшная доля. Дедушкиного отца посадили по доносу соседа («Позавидовал достатку. Ведь у нас три лошади было – Роза белая, Роза черная и Аракс»). Но самое плохое было не в том, что семья с кучей детей вмиг оказалась без кормильца – хуже было продолжать жить с клеймом сына «врага народа», оказаться вмиг парией, прокаженным.

Потом началась война. Дедушка пошел записываться в партизаны. Те сняли с подростка хороший отцовский полушубок из овчины, крепкие валенки, нарядили в обноски и отправили домой. Один из односельчан решил совершить подвиг: сжег моющегося в бане немца заживо. После этого пришли эсесовцы и пожгли все дома. Дедушкина мама, бабка Наталья, выкопала землянку в лесу, в ней и жили. Потом были какие-то шалаши, времянки. После войны дом построили заново, но уже без прежнего размаха. Всех новых знакомых дедушка водил в палисадник и торжественно демонстрировал камень, с которого когда-то начинался его дом. Мебель из карельской березы фашисты забрали себе в штаб, книжки (да, у нашего простецкого прадеда, мещанина Ефима Акимовича Ефремова, была собрана библиотека) сгорели вместе с домом. Всякие самовары, гусли, старинные утюги к нашему рождению повывелись – дедушка щедро делился с предприимчивыми любителями русской старины, которым стоило только похвалить вещь, чтобы тут же получить ее в подарок.

Бабушка недовольно сжимала губы, но молчала. Родом она была из Тульской области, и поэтому на Псковщине чувствовала себя как бы в эмиграции. Ее раздражали чужие обычаи и нравы. Она жестко критиковала грубых скобарей, и не завела себе среди них друзей. До конца жизни крепко держала позиции принцессы в изгнании. Больше всего ее возмущал иностранный псковский язык.

— Вы послушайте, как вы говорите! – восклицала бабушка с пафосом профессора Вербицкой. – Что это за «крыльцы»? Что это за «сграбать»? А «пясточка» — где это видано?

— Тульские как будто лучше. – возражал дедушка, величественно восседая на крыльцах. – А кто говорит «волово», а? То-то!

К бабушкиному несчастью, дедушка, как настоящий поэт, запитывал свое воображение от женской красоты. С восхищением вечного рода он описывал тезаурус личных впечатлений: лето, сладкий сок травы, горячий фарфор неба, желтую кисельную реку, и главное — девушек, от которых пахло эросом – парным молоком.

Испытывая необходимость в исповеди, он позвал нас с Олей после смерти бабушки, и после вводного слова о своих молодых годах, объявил:- И жена тогда у меня была не баба Юля. А баба Лена!

Мы с Олей переглянулись. Вообще-то мы ждали очередной выпуск семейной стенгазеты про адмирала Рассоху, а тут такое! Удивительнее всего, что никто из односельчан при жизни бабушки ни слова не сказал нам о второбрачии дедушки. Грубые скобари берегли наши нежные чувства, опасаясь, что аморальный прецедент, допущенный предком, скажется пагубно на добродетели потомков.

В больницу св. Георгия дедушка ехать не хотел. Но скорая не предложила вариантов. — У меня там жена умерла, — сказал дедушка бригаде. Но поехал.Когда я пришла его навещать, то не нашла его в палате. Какой-то старичок рассказал мне, что дедушка вроде как потерял память, искал Олю, и его забрали в реанимацию. Туда меня не пустили, сказали, что он спит. Я отдала медсестрам пиццу, и ушла. На следующий день я была дома одна, когда раздался телефонный звонок. Мужчина спросил, кем мне приходится Ефремов Павел Ефимович. Я сказала, что дедушкой. Тогда мужчина сообщил, что он скончался.

В любой потере есть не только горе, потому что по-настоящему оценить можно только то, что утрачено. И понять, что всегда будешь нести в себе то, о чем никогда не задумывался, а только вспоминал, – теплый запах молока, сладкий сок травы и нечаянно испеченный фигуристкой блинчик.