Заехала тут за сыном в сад. Прямо с работы, вся такая девушка-весна, и не напоминайте мне, что по паспорту я уже тетенька. У меня платьишко цветастое, пальто на две пуговички застегнуто и кудряшки по плечам, так что девушка-весна, и точка. Я вообще очень люблю так заезжать в садик с работы — все вдруг понимают, что я — это не только пуховик, кроссовки и шапка на глаза. Девочки подходят, спрашивают, почему я сегодня такая красивая, воспитатели пугаются, не отдают ребёнка чужой женщине, Матвей выдаёт комплименты пачками.
Ну вообщем сегодня заехала вот такая, «извините, не успела переодеться». А Матвей из самого центра площадки орёт:
— Мам, иди посмотри!
Надо заметить, что сейчас весна. А площадка у нас без спец. покрытия. Точнее оно есть, только очень спец. Такой спец, который весь из глины, грязи и талого снега. А я в весенних ботиночках, да на каблуках. Но ведь сын зовёт, у него там что-то очень важное и особенно ценное. На цыпочках прыгаю по площадке с кочки на кочку, аки бабочка с цветка на цветок. Ну где тут твой нектар?
Вместо нектара Матвей тыкает лопатой в песочницу. Там лежит талый снег, который сын выбрасывает из песочницы и получается огромная лужа. Я и отсюда вижу, что глубина лужи приличная, но сынок демонстрирует это лопатой:
— Видишь, какая большая! Я сам её откопал!
Говорит с такой гордостью, с какой я бы сдавала годовой отчёт в Лукойле или публикацию в Форбс, не меньше.
— Ммм, — понимающе мычу я. Ну типа «да-да, ваш отчёт выше всяких похвал, вот вам премия миллион долларов».
А тут мимо бежит Артём, друг Матвея:
— Смотри, как я могу! — кричит он и с разбегу двумя ногами запрыгивает в лужу.
Знаете, в фильмах вот эта замедленная съемка, когда граната взрывается и осколки медленно-медленно осыпаются на землю? Вот примерно так, только с грязной лужей.
Но я тёртый калач, почти Тринити из Матрицы, скрещенная с Ларой Крофт, расхитительницей гробниц. Пока ещё Артём летит до лужи, в тот самый момент, когда его сапоги касаются кромки воды, я уже отпрыгиваю на два метра, делая тройное сальто назад. Ну ладно, без сальто, но всё-таки отпрыгиваю. А вот Матвей ещё не смотрел культовых фильмов, он не знает, как делать мостик, чтобы вражеские пули пролетали над ним, поэтому принимает весь грязевой удар на себя.
Дальше немая сцена. Я осматриваю убитые весенние ботиночки на каблучках. Матвей пытается восстановить зрение и одновременно отплевывается. Артём застыл посреди лужи, и я даже с расстояния двух метров слышу, как в его сапожки журчит талая вода. Поют птицы. Садится солнце.
— Ммм, — глубокомысленно говорю я, — мне не очень понравилось.
— Мне тоже, — вещает мой сын. О, рот прочистил уже.
Артём в нерешительности смотрит на нас, на свою обувь и одежду, выбирается из лужи и мимоходом замечает:
— Да я, как-то, сам не в восторге.
— Ну вот мы и поняли, что больше так делать не стоит, — резюмирует монтессорийская часть меня, и почившая в бозе Мария гладит мою голову своей невидимой ладонью.
Девушка-весна, уже не разбирая дороги, как танк, медленно бредёт к выходу и думает, как лучше засунуть сына в машину: везти в багажнике или оставить сидеть на коврике между сиденьями.
— Может, пешком дойдёшь, а я на машине доеду? А там во дворе встретимся? — с надеждой в голосе спрашиваю я пятилетнего ребёнка. Но Матвей почему-то упирается — соскучился просто по маме, наверное, за целый день в саду, иначе никак не объяснить этот странный отказ.
Приходится всё-таки взять его с собой в машину. По дороге встретить маму Артема, задорно сказать ей привет, как ни в чем не бывало. Потому что девушка-весна — это не про «а ваш сын в лужу прыгает», это про беззаботные улыбки в окружении кудряшек.
В конце концов, она же сейчас сама дойдёт до площадки и тоже будет думать, как ей сына домой везти: в багажнике или на коврике между сиденьями. Слышь, подруга, пускай пешком идёт, ей-богу, заслужил!