АВТОР: ЛЁЛЯ ТАРАСЕВИЧ
ФОТОГРАФИЯ: ALICJA BRODOWICZ
Всё детство меня мучали кошмары. Некоторые повторялись из ночи в ночь, самые страшные — от температуры к температуре.
Я лунатила отчаянно, продолжая видеть ужасы даже с раскрытыми глазами. Плакала навзрыд и звала маму. Мама бросалась ко мне со всех ног, теряя тапочки и сшибая тумбочки, но я забивалась в угол кровати и ещё жалобнее звала на помощь.
Мама обжигалась о мой страх, отдергивала руки, отступала в тень и видела, что так мне легче.
Бабки говорили, что надо зашептать незакрытый родничок. Батюшки давали под запись молитвы и брызгали святой водой по углам. Врачи проверяли на энцефалограмме и прописывали глицин.
Я продолжала видеть наплывающие на меня стены комнаты.
Мало помалу родители научились вести себя в моменты моих приступов: включать ночники, телевизор и вести между собой беседу, как ни в чем не бывало. Тогда я мягко вливалась в реальность, а не вляпывалась в неё с размаха, как муха в лобовое стекло. Тихонько переставала плакать, отирала пот со лба и меняла влажную пижаму. Долго ещё не могла унять дрожь в коленках и не терпела ничьих прикосновений.
Отходила медленно, мучительно, несколько дней к ряду, пока снова посреди ночи родители не вскакивали, разбуженные моим криком, не включали свет, и не заводили неспешный разговор ни о чем между собой. Обсуждали дела на завтра, вчерашний ужин, последние новости. Мама еле сдерживала себя, чтобы опять не броситься к плачущей дочери, слезно зовущей маму.
Последний раз меня накрыло в 13 лет. Тогда я уже сама научилась чувствовать приближение «приступа». Ловила улетающие стены сознанием и бежала в ванну. Ладони под холодной водой приводили в чувство и расставляли мебель на места. После этого всю ночь было страшно закрыть глаза, чтобы не потерять контроль над действительностью.
Редко-редко и сейчас я вижу, как качается мир. Ищу воду руками, держу глаза широко раскрытыми. Не терплю прикосновений в этот момент и не зову на помощь. Потому что она не придёт.
Я привыкла, смирилась и научилась с этим жить.
Но после сотрясения похожие кошмары пришли к Матвею. Прокрались в незапертые двери его мозга, перелились в его кровь с моею и поселились внутри. Его реальность пошатнулась, а потом побежала с утроенной скоростью.
— Мама, мама, тише, не беги! Не кричи! Остановись! — плачет сын, пылая температурой в ночи.
А я лежу рядом и молчу. Вспоминаю свою маму и радуюсь, что он хотя бы даёт себя обнимать. Прижимать и гладить. Рассказывать телом, что я рядом. Рассказывать, что помощь всегда придёт.
Ему не помогает свет ночника, звук телевизора и руки в воду. Глицин, молитва и заговоренный родничок. Мы до сих пор в поиске и в страхе ночных температур.
И знаете, что больше всего помогает моему сыну? Мои рассказы из детства. Как это было со мной. Что мне мерещилось и как качалось. Что я понимаю его страх. И знаю его ночь. И не выйду из окопа, в котором он сражается.
Иногда нам просто нужно знать, что кто-то прошёл наш путь до нас. Споткнулся. Упал. Но вышел. Прочувствовал схожее. Переболел также. Пережил. И пошёл дальше.
И даже если походка его враскачку значит лишь то, что его реальность иногда изгибается и наплывает справа и немножко сверху. Потому что незашептанный родничок, наверное.