АВТОР: ЛЁЛЯ ТАРАСЕВИЧ
ФОТОГРАФИЯ: ОЛЬГА АГЕЕВА
Недавно мы все вместе весело похохотали над тем, как Матвей в три года уточнил у бабули, что значит матерное слово. Однако для меня, как для мамы, история была не только про поржать над детской непосредственностью, не только про восхититься бабушкиной находчивостью, но ещё и про то «а какого, собственно говоря, лешего в садике вообще звучат такие слова?» Тем более в нашем, частном, высокодуховном и морально-нравственном. Ещё и платном, естественно.
Наводящими вопросами и приёмами шпионской деятельности я быстренько выяснила, что никаких дурно воспитанных родителей в момент познания в саду не было. Как и вообще никаких чужих взрослых. То есть, по факту получалось, что таким красивым и богатым русским языком выражаются воспитатели. Или хотя бы один из них. Ну ещё административный персонал, на худой конец.
Все наши сотрудники были исключительно милы, до приторности вежливы и вообще легко могли составить ансамбль «Небесные ласточки». Подозревать было некого, а значит под подозрением были все.
О чем я, недолго думая, и рассказала ведущему педагогу. Это должность такая звучная, а по факту там шустрая 25-летняя девчонка, правда, с отличным образованием и прекрасным отношением к детям. И всё равно — девчонка. Особенно с моего-то, 29-летнего на тот момент пьедестала.
Рассказала я это в достаточно наезжающей форме, что в моем понимании соответствовало масштабам надвигающейся катастрофы, где у сына за плечами уже практически маячили четыре ходки и два побега. После такого-то сада.
Педагог долго слушала, резюмировала мой поток сознания тем, что, конечно же, я имею право на такие бурные эмоции, и обещала разобраться. Удовлетворённая выполненной миссией заботливой матери, я положила трубку и уселась ждать.
Я уж не знаю точно, как я представляла процесс «разобраться», но была удивлена, что отчета о проделанной работе не было ни через 10 минут, ни через час, ни даже на следующее утро.
Забирать сына поехала сама, так как душа требовали хлеба и зрелищ. А точнее крови и показательных казней. Ладно-ладно, четвертование сегодня можете заменить на повешание. Или стойте, лучше давайте розгами, хочу слышать крики раскаяния.
Педагог вышла ко мне невозмутимая, как скала.
— Да, Лёля, мы вчера поговорили об этом на пед. собрании.
— Кто-кто этот презренный человек? — возопила я, — Кто посмел нарушить эту обитель взращивания человеков такими гадкими словами?
Ну то есть, кого именно вы собираетесь уволить? Или уже вчера уволили? Вы же не планируете оставлять его прикасаться к нашим хрустальным детям своими запачканными кровью руками?
Однако оказалось, что личности не выясняли, а просто рассказали об инциденте и настоятельно попросили сделать выводы.
— И всё? — задохнулась я.
— Лёль, ну давайте начистоту. Вы хотите результата, чтобы больше этого не повторялось? Или шоу с салютами?
— Шоу, разумеется! — ответила бы я, но была слишком растеряна, поэтому согласилась на первый вариант.
— А если результат, то, поверьте, он будет. Мы можем устраивать дознания и заставить людей доносить друг на друга. Что повредит атмосфере в коллективе и скажется на детях в том числе. А можем просто рассказать, что нецензурная лексика была услышана, запомнена, донесена до родителей и так далее. Вы же понимаете, что человек, который это сказал, поймёт, что речь о нем. И сделает выводы.
Я кивнула по инерции и ушла осознавать.
Осознавать, что 25-летняя шустрая всё-таки не зря ведущий педагог.
Осознавать, что наказание не всегда путь к результату.
Осознавать, что истина порой сложнее моей отдельно взятой правды.
Осознавать, что детский сад может воспитывать не только сопливых трёхлеток, но и не менее сопливых их родителей.
Осознавать, что ещё многое в жизни придётся осознавать.