Бабушка Лида сидела за столом в деревенском доме и смотрела в окно. За окном росли высокие одуванчики, старые яблони и виднелся крест на верхушке храма.
Бабушка Лида сидела и пила чай. Руки ее лежали на столе и поглаживали скатерть. Скатерть была чистая, высушенная весенним ветром. Бабушка задумчиво водила по ней пальцем. Жесткость ткани, узоры полотняного переплетения вдруг напомнили ей кожу. Она вспомнила, как маленькой, очень любила гладить папину кожаную сумку. Папа приходил поздно и шел ужинать, а она выбегала из кровати, целовала его, а потом хватала папину сумку и несла к кровати.
Там, лежа, она гладила жесткую кожу ремня, и думала о том, что пальцы на ее руках, как люди. Одни нежные и чувствуют все, даже самые мельчайшие шероховатости, а другие грубые, и им никак не понять чужие мысли и чувства.
Маленькая Лида играла на мандолине и на подушечках пальцев левой руки у нее были твердые мозоли. Они хорошо помогали зажимать струны и летать по ним ветром, а вот почувствовать что-то нежное они не умели. И это ее расстраивало.
Вообще, больше всего на свете Лида любила искать проявление жизни во всем. Звучит слишком важно для шестилетней девочки, но это было так.
В пламени свечи она видела человеческую жизнь, такую же яркую и горячую, но короткую. В мелком рисунке на коже – переплетения жизней людей. «Вот эта линия — мама, а это — папа. Вот тут они встречаются, а потом расходятся. А вот это — я и братик…»
Она любила рассматривать одуванчики и искать их деток, родителей и бабушек и всегда особенно ухаживала за осыпавшимися одуванчиками. Лида жалела, что ее бабушка Оля умерла и она не успела о ней так позаботиться.
В разноцветном мягком ковре она видела человеческие чувства. «Вот этот теплый красный — доброта, а вкрапления черного на ее фоне -это гнев. Хорошо, что его немного. А зеленый — радость, бежевый — безразличие. Получается, ковер — это только один день из жизни человека. И за этот день человек может быть всяким.
В ветках под ногами она видела болезни, которые их поломали, в пере с чернилами — человеческие силы. Они быстро заканчиваются, если их не обмакивать в чернильницу сна.
Лиду часто дразнили дворовые ребята за то, что она могла внезапно застыть на месте, сосредоточено о чем-то думая. А потом жизнь завертелась — школа, война, с 14 лет — работа на заводе. А дальше муж и дочка, и работа учителем математики.
Она забыла про свои мысли и только иногда останавливалась, смотря на воду. Она все еще будила в ней разные мысли. Однажды Лида так обожгла себе ногу. Наливала чай и задумалась, на что же похожа льющаяся из носика вода. И не заметила, как весь чайник вылила на стол. И на ногу попало. Потом старалась больше не задумываться, да и муж стал называть ее «Рассеянной с улицы Бассейной»…
Тут в храме зазвонили колокола. Бабушка Лида посмотрела в окно.
«Надо бы одуванчики выполоть, а то все за ноги цепляются, уронить норовят, будто к себе в землю зовут. Уж теперь-то они ухаживать за мной будут, а не я» — усмехнулась она, — «Сейчас-то я все их выдираю и выбрасываю. Хотя к ним мне еще рано, у меня вот правнучка родилась, понянчить бы ее еще немножко.»
Она встала, отставила свой опять не выпитый чай и медленно пошла в огород.
«А ведь моя привычка не допивать чай, похожа на то, что я не готова еще уходить — вдруг подумала она, а потом улыбнулась, — Опять я за свое, «рассеянная с улицы Бассейной»…