Автор: Лёля Тарасевич, мама и психолог
Фотография: Jonė Reed
Летом у сына между отпусками, лагерями и дачей выдаются свободные деньки. Такие свободные, когда мне некуда его деть и некому пристроить. Вот и таскаю с собой на работу.
Он радостно скачет, собираясь, планирует захватить мой рабочий компьютер, кататься на стуле на колесиках и вообще растекаться своим маленьким тельцем по всему моему пространству.
Или стоять у меня за спиной и на каждое движение уточнять: «А это чё? А это зачем? А что ты там написала? А кому? А он тебе уже ответил? А что ответил? А где ты это видишь?»
Потом с невинным видом поинтересоваться, почему у матери из затылка и ушей валит дым и такое напряженное лицо.
Ну вот, приехали. Стеклянные двери – ух! Лифт, конечно, три раза ух! Мы же из деревни, мы лифтов и дверей вообще не видели. Стесняясь, здоровается с моими коллегами и тупит глазки, если ему вдруг задать какой-нибудь высокоинтеллектуальный вопрос типа «как дела?».
Через минут пять после старта рабочего дня начинает издалека намекать на близость обеда: журчит животом и капает слюнями на клавиатуру, кидает жалостливые взгляды на холодильник и тоненьким от упадка сил голоском сообщает, что «ничего, мамочка, ты еще поработай, если тебе надо, я потерплю-потерплю…»
После еды, осоловевший, узнает, долго ли мне еще тут. А теперь? А сейчас? Нет-нет, не обращай внимания, я только уточнить хотел.
Мой КПД в такие дни зашкаливает, естественно. Даже в те моменты, когда он реально чем-то занят, у меня не получается углубиться в работу. Я отвлекаюсь, одним глазом кошу в документ, а другим, не проковыряло ли любознательное дитятко дырку в дорогом кожаном диване приемной.
А ещё я думаю… вспоминаю, как дедушка целый год водил меня после школы к себе на работу в управление жилищного хозяйства. Заваривал ролтон в баночке, и было так вкусно, что я капала слюнями на клавиатуру.
Хотя нет, какая клавиатура двадцать с лишним лет назад в управлении жилищного хозяйства? Потрескавшиеся потемневшие от времени счёты в бухгалтерии, толстые журналы регистрации в канцелярии… Улыбающиеся тетеньки с одним на всех страшным именем КОЛЛЕГА, напоминающим мне слова калека и колготки. Серо-бурые, зовущиеся почему-то простыми.
Я улыбаюсь им смущенно и опускаю глаза. На вопрос «как дела?» блею что-то столь невразумительное, что вряд ли кто-то из них представлял, что из меня выйдет человек, умеющий связывать больше трёх слов в одно предложение.
Я сижу в большом дедушкином кресле и кручусь, как на карусели, до рвотных позывов. А потом ангельским голосом уточняю, нет ли у него ещё одного ролтона. Нет? Ну ничего, ничего, я потерплю, ты не переживай, деда.
И деда лукаво взглянет из под своих кустистых бровей, накинет толстый пиджак на плечи и поведёт меня через дорогу в дом офицеров. Там в столовой подают котлеты по-киевски — на косточке и с масляным солнышком внутри…
Поднимаю глаза на сына. А может, и правда, пойдём поищем столовку поблизости? Просто чтобы тебе было, что вспоминать за тридцать, когда вдруг наступит июль, вдруг закроется садик и вдруг тебе будет некуда деть своего ребёнка.