Автор: Лёля Тарасевич, мама и психолог
Фотография: Marta Everest
*ВЧД — высокочувствительные дети
Каждый вечер я захожу пожелать Матвею спокойной ночи и укрыть его одеяльцем. Поцеловать в нос, потереться о щечки, сказать какие-нибудь нежные, мамско-мямленьские словечки. Отогнать дурные мысли, дурные сны и дурных комаров. Подзарядиться неуёмной детской энергией, которая к моменту отбоя бьет не просто ключом, а горным водопадом. Местечковая одинцовская Ниагара.
Я взмахиваю тонким пледом и смотрю, как он красивым облачком опускается на сына.
— Опять не той стороной! – вдруг недовольно бухтит ребенок голосом деда на завалинке, который «а вот при Сталине…».
При Сталине одеяла какой-то определенной стороной стелили. Абсолютно одинаковое с двух сторон одеяло, но какой-то определенной стороной. Той стороной, которую я каждый раз не угадываю.
— Да как ты их различаешь?! – негодую я.
— Ну вот потрогай! – вскакивает моя неваляшка и водит своей ладошкой мою сначала по одной стороне одеяла, потом по другой, — Чувствуешь?!
Ну и победоносный взгляд в этом месте.
А я ничего не чувствую. Вообще. Одинаковое!
— Зануда! – бурчу я вместо «мой сладкий зайчик» и выключаю свет.
И так каждый вечер.
Спустя месяц мучений, я нахожу малюсенький шовчик, по которому могу определить, как же именно Матвею нужно стелить этот плед.
— Ну наконец! – радуется ребенок, — Ты почувствовала, да?
— Да, мой сладкий зайчик, мама всегда чувствует своего сыночка, — шепчу я и выключаю свет. И уже своей комнате добавляю, чтобы он не слышал:
— Зануда!
На самом деле, я просто выпускаю так пар от того, что не совпадаю со своим сыном темпераментами. От того, что не чувствую всего, что так ему важно. Что постоянно называю красным то, что для него вишневое, бордовое или алое.
Я вечно напоминаю себе того одноклассника, которому помогала выучить таблицы, чтобы сдать экзамен на права. Он учил их наизусть, потому что не видел из-за небольшого дальтонизма. Вот и я – нравственный дальтоник рядом с Матвеем. Обманываю систему, выискивая шовчики на пледе. Притворяюсь, что понимаю, даже если не очень.
Я знаю, что он подстраивается под этот не высокочувствительный мир. И очень хочу, чтобы хотя бы домашний мир немного подстраивался под него. Чтобы тут было понятно и безопасно.
— Мама, вот эту синюю коробочку лего надо ставить вот в этот контейнер. А желтую – в тот, — объясняет сын правила нашей совместной игры в погрузочно-разгрузочную станцию. Я как раз отвечаю за погрузчик, поэтому мне точно надо знать, что и куда ставить.
— Матюш, контейнеры абсолютно одинаковые. Это принципиально, какую коробку куда?
Матвей разгибает спину, пристально смотрит на меня, обдумывает что-то и говорит:
— Тебе, как обычно, нет. А мне принципиально. Можно сегодня мы поиграем по моим принципам?
Можно, сын. Конечно, можно. И я прилежно запоминаю, куда везти синюю коробочку, а куда желтую. Как именно застилать плед. До какой температуры подогревать котлеты. Как сильно шнуровать кроссовки. Где шутить, а когда пора остановиться. Где нагрузить, а когда пора ослабить.
Потому что за маленьким занудой скрывается очень ранимый, тонкий, высокочувствительный ребенок.
Потому что он изо всех сил подстраивается под этот не высокочувствительный мир. И у него уже отлично получается.
Потому что дома должно быть место, где тебя понимают, где безопасно и можно перезарядить батарейки.
Потому что иногда каприз – это вовсе не каприз. Это четкое понимание, кому и что принципиально в этой жизни.