Наверху разволновались вершины корабельных сосен, в просвете качнулось небо. Интересно, знают ли сосны, что они корабельные, и мечтают ли о морях? Зачастил дятел, но вдруг запнулся. Стало тихо, как под водой. Что-то прошуршало, прошептало в воздухе. На землю опустился лист, еще зеленый, но уже заметно грустный. Дятел очнулся, простучал еще одну телеграмму. Ты слышишь, как над твоим ухом кто-то шелестит невидимыми губами: Бог здесь.
Книжка пахнет детством и бабушкиной старой квартирой. Не спится, нужны слова, много слов, чтобы перейти по ним через овражью черноту ночи. На словах хорошо летать, ходить по словам неудобно — пятки соскальзывают с запятых. Надежды на книжку нет, разве что на гипнотический шелест страниц. Но строчки уже бегут тонкими струйками по душе. Вокруг становится свежо, из ниоткуда вылупляются запахи. Автор, в сопровождении свиты из теней, стоит у окна и вполголоса рассказывает о том, о чем нельзя говорить в полный голос. Ты слышишь, как над твоим ухом кто-то шелестит невидимыми губами: Бог здесь.
Мы с женой катаемся по полу в детской — в шутку боремся. Я в шутку, а жена что-то непохоже: я повержен на лопатки и для надежности прижат сверху ее коленом. Артем стремительно врывается в нашу схватку, сначала помогает мне, затем, когда перевес оказывается на нашей, мужской, стороне, дезертирует к маме. Я повержен окончательно, Артем восседает у меня на животе. Точно так же, как когда в нем было пять килограммов, теперь же все пятнадцать. Десять лишних килограммов ребенка — сюрприз для папиного пресса, который последний раз видел свои кубики в девяностые. Артем улыбается и поет "цвет настроения синий", точнее, не поет, а декламирует на манер Бродского. Жена не улыбается — смеется. Ты слышишь, как над твоим ухом кто-то шелестит невидимыми губами: Бог здесь.
В нашей голове ошивается множество беспризорных голосов. Они бегут за нами вдоль судьбы и все зовут куда-то, захлебываясь, заговариваясь. Со временем перестаешь обращать на них внимание, как на лай бродячих собак.
Но есть один, которому веришь. Он звучит редко, в худшем случае — никогда. Как Копелян за кадром, этот голос бархатисто говорит всегда о важном, о том, что движет сюжет, о том, что пульсирует под кожей.
И когда он говорит, жизнь на мгновение становится полнокровной, как будто там, выше по течению, нештатно отрыли шлюз. А ты и не подозревал, что вокруг твоего сердца столько кровеносных сосудов...