— Наверное, если бы меня в твоем возрасте водили к психологу, я бы… — мама запнулась. Задумалась. Посмотрела на свое нечеткое отражение в ребристом стекле тяжелой двери, что-то там даже разглядела, поправила волосы и шарф, а потом продолжила:
— Я бы… Я бы выросла нормальной.
На слове «нормальной» мама посмотрела на меня так, как будто я должен немедленно подтвердить: «Точно, уж тогда-то ты, мамочка, была бы нормальной». Но я никак не мог с ней согласиться. Длинная белая лампочка, прикрученная к потолку коридора, вот-вот собиралась перегореть и напоследок мигала так, что то освещала мою маму – так супергерои вдруг возникают в мультиках в самый нужный момент и спасают мир; то прятала мою маму в темноте, где даже дыхание эхом повторялось где-то у подоконников огромных окон, под банкетками для посетителей, за чугунными батареями, похожими на скрученного много раз питона, который сытно поел. Но даже в то мгновение, когда лампа выключалась и мамы не было видно, я знал, что она - нормальная. Моя самая нормальная нормальная мама. И берет на ее голове — нормальный. И перчатки на руках – нормальные. И клетчатое пальто, в котором мама кажется чуть толще, чем есть на самом деле, все равно нормальное. Возможно не совсем нормальная брошь на пальто. Но с этим ничего не поделать. На прошлой неделе мама была на выставке всяких украшений и вернулась домой с покупкой в крошечной бархатной коробочке.
— Как тебе? – мама открыла коробочку и показала мне то, что внутри. Зеленое и блестящее.
Я покрутил коробочку и так, и этак, но никак не мог понять, что это такое. Но мама подсказала мне:
— Хорош петушок?
— Петушок? – я даже подпрыгнул от удивления. – Это, которое в камнях и блестит – петушок? Мама! Да тебя обманули! Допустим, немного пингвин. Но почему у него на голове пальма?
— Ничего ты не понимаешь в современном искусстве, — мама улыбалась и, значит, не обиделась. Но коробочку из моих рук забрала и захлопнула крышку. А я стоял и не знал, как маму утешить. Наверное, она мечтала о петухе, а ей в коробке продали непонятно что? Наверное, оно еще и дорого стоило? Наверное, мама ругает себя, что поверила какому-то продавцу, выдавшему зеленого блестящего пингвина с пальмой на голове за петуха. Это, кажется, был единственный момент, когда я подумал, что мама немножко ненормальная. Но тут же передумал. Ненормальный тот, кто выдал брошку за петуха. А моя мама, ну, немножко наивная, доверчивая, но… нормальная. Как же я люблю, что моя мама такая нормальная!
Пока мы ждали приглашения психолога, я пытался понять, почему мама считает, что она не нормальная. И решил, что мама тоже хочет к психологу. Что вот я дважды в неделю захожу в просторный кабинет, играю там с игрушками в маленькой песочнице, рисую всякое, а мама в это время сидит на кушетке, ждет меня и мечтает оказаться на моем месте.
— Мама, ходи вместо меня! Ты — нормальная, но ходи вместо меня! Я же нормальный, а все равно хожу к психологу, — я даже обрадовался, что меня можно заменить мамой. На занятиях с психологом мне было скучно. И все время приходилось придумывать всякие объяснения самым понятным вещам.
— Почему на твоем рисунке туча — черная? – спрашивала психолог и тут же что-то записывал в свой блокнотик.
— Гроза. Темно. Серого фломастера у вас нет. Пришлось рисовать черным, — уж если и есть в мире ненормальная, то это мой психолог. Она все время спрашивает о том, что и так всем ясно. Как маленькая.
— То есть если бы был выбор, ты бы взял из пенала серый фломастер, да? – ей было важно то, что я сам уже забыл. Мне уже хотелось рисовать другой рисунок. Лес. Оленя. Птиц. Но психолог не разрешила взять чистый лист:
— Не спеши пожалуйста. Надо обсудить. Мне очень интересно… Этот серый – он почему твой любимый? – она засыпала меня дурацкими вопросами. И про то, каким бы цветом я нарисовал свое лицо. И про то, почему редко использую красный фломастер (а ведь он почти высох и царапает бумагу). И почему я так заштриховал небо, как будто я злой. А я не злой. Я хочу уже рисовать лес, я же говорю. Быстрее закончить с дождем и перейти к птицам и оленям. И чтобы психолог отстала, я придумываю нужные ей ответы. То скажу, что нет настроения рисовать желтым и что мне от одного вида на него кисло во рту. Она считает, это многое объясняет. А на самом деле объяснение всего одно: однажды я на спор с соседским мальчиком съел половинку лимона и чтобы выиграть, не должен был морщиться. У меня получилось. Но как только мне досталась красивая золотая крышечка (наш приз), я побежал домой, закрылся в своей комнате и морщился хорошенько до самого ужина. И когда спать ложился – морщился. И даже утром. А уж когда вижу желтый фломастер…
А когда я играю с игрушками в песочнице и придумываю какую-нибудь войну между дикими животными и домашними, или закапываю все фигурки поглубже, как будто они в пещере, или выбираю из всех игрушек бородатого пирата и играю только с ним, психолог снова хочет объяснений.
— Ага, значит, дерутся… — она записывает в блокнотик все, что я отвечаю, а когда я говорю, что «Ну вот, утку убили в бою», — кивает, улыбается и пишет дольше, чем нужно, чтобы записать это простое предложение: «Ну вот, утку убили в бою». И про пирата тоже спрашивает:
— Почему он — твоя любимая игрушка? Он же злодей! У него кинжал. И глаза нет…
— Какой он злодей? – я уверен, что играю с добрым пиратом. – Смотрите, он улыбается, — я подношу игрушечного пирата к толстым стеклам очков, через которые психолог за мной наблюдает. – А еще у него борода. Как у дедушки.
— У дедушки? – психолог радуется непонятно чему. – Ага, значит, пират – это дедушка, — она записывает в блокнотик не совсем то, что я говорю, как-то по -своему переделывает мои слова. Например, пишет, что дедушка — страшный. Что он – злодей. Странная она очень. Я же говорю, мы с мамой как раз нормальные. А не нормальная – она. Но я привык. И вообще не обратил внимания, когда после очередного занятия психолог вкрадчиво спросила маму:
— А что там у вас за дедушка?
— Дедушка? – мама не поняла и уточнила у меня.
— Какой дедушка?
— Матвей! – сказал я.
— А, — мама махнула рукой. – Это мой папа. – И добавила уже ласково:
— Папуся мой.
— Папуся, значит, — психолог подошла к маме впритык и спросила так, словно какую-то тайну выведывала:
— И часто мальчик остается с дедушкой? У меня есть предположение, что дело в этом дедушке. Ничего такого не имею в виду, но его влияние на ребенка… — она не договорила, потому что мама возмутилась:
— Он умер еще до рождения моего сына. Но мы часто смотрим семейные фотографии…
— Надо же, — психолог пожала плечами. – Жду вас в среду. Как обычно к пяти. Будем работать дальше…
— Над чем мы будем работать дальше, мам, — решил выяснить я, когда за психологом закрылась дверь.
— Надо найти причину твоей бессонницы, милый, — мама взяла меня за руку. – Что-то ведь тревожит тебя. Ты полночи крутишься, не спишь, стоит мне войти к тебе, ты уточняешь: «Мама, это ты?», «Что, мам?», «Спокойной ночи, мам». В твои шесть так быть не должно…
— Мама! – я посмотрел на свою нормальную маму и подумал, что в более ненормальную ситуацию не попадал никогда. – Мама! — я повысил голос, потому что она не очень внимательно слушала. – Мама! – на третий раз она перестала красить губы гигиенической помадой и внимательно посмотрела на меня.
— Понимаешь, мама, — я боялся, что мама обидится, обнял ее за талию и говорил ей куда-то в живот. – Я не сплю, потому что ты все время ко мне заходишь. Только засыпаю – ты приходишь проверить, сплю ли я, и… будишь меня. Понимаешь, а? Над этим не надо работать. И я — нормальный. А уж ты-то! – я поднял голову и посмотрел на маму снизу. Я впервые смог рассмотреть ее прекрасные ноздри. И острую косточку в центре подбородка… Мне сразу захотелось такой подбородок, с острой косточкой в серединке, нарисовать. И я подумал, что если меня опять поведут к психологу, я с этого и начну: нарисую огромные мамины ноздри и мамин подбородок… Я любовался и даже не заметил, как произнес:
— Ты очень нормальная, мам. И очень-очень красивая. Особенно ноздри, мам. Я и не знал, что у тебя такие ноздри!