Бог мой, какой сегодня день! Жаркий, рассыпчатый, румяный. Бабушкин пирожок, а не день.
На деревья пролились блестящие струйки паутины.
Сдобно пахнет горячее молоко трав.
Бабочки садятся на плечо.
На булочной Карраса висит рукописная афиша с рекламой:
– За килограмм пасхальных рогаликов и янинских чуреков – литр вина в подарок!
Снизу заботливое уточнение: вино красное, розовое, белое.
– Сегодня пицца без бекона и ветчины, – объясняет покупателям Каррас. – Только оливки и сыр: из уважения к страстям Христовым.
Агора поет панегирик. Празднует. Продавцы торжественно желают “хорошего Воскресения”, “хорошей Пасхи”.
Прилавки перепрофилированы под пасхальную трапезу: горы листового салата, связки укропа, зеленого лука, аниса – для магирицы, пасхального супа из ягнячьих потрошков. Душистые огурцы, бело-розовый, крепкий, как пенделийский мрамор, молодой чеснок – для дзадзики, главной закуски к печеному ягненку.
– Покупайте чеснок, – кричит Манолис. – У меня лучший!
– Лучший? – останавливается перед ним дядя Афанасий. – Тогда почему ты не оставишь его себе? Я слышал, что обычно лучшее люди оставляют себе.
– Мне одному много, брат, – серьезно отвечает Манолис и подносит головку чеснока к носу Афанасия.
– Чувствуешь дух? Спартанский! Мой чеснок – из Лаконии!
– Куда мне столько салата? – притворяется возмущенным господин Орест: Нектарий запихивает в его авоську четвертый кочан – “в подарок”.
– По-моему, это буллинг. – так же притворно обижается Нектарий и нечаянно сочиняет свою собственную раввинскую шутку:
– Купи себе козу, Орест, она решит твои проблемы!
Рыбу не покупают, она лежит вялая и бледная, как ноги символиста: сегодня Страстная пятница, строгий пост. Рыбники поливают ее из леек, чтобы освежить.
Прокопий нисколько не огорчен. Стоит, картинно опершись рукой о дерево, как голливудская звезда. В углу рта зажат свежесорванный зеленый колосок.
– Я сегодня не для торговли приехал! – заявляет он, выплевывая травинку. – Я – приехал для общения! А ну-ка, расскажите мне свои психологические проблемы!
К Пасхе, как обычно, расцвели плодовые деревья, расцвела сирень.
– У нас в деревне ее цветы называют слезы Богородицы. – говорит Афанасий, еле удерживая сумку с салатом, баклажанами, зеленым луком и кабачками. – Они такие же красивые и вкусно пахнут. Жаль, что в этом году мы без церкви!
Прокопий, разморенный сладким горячим воздухом, оглядывает окрестности: черешни в белоснежных кипящих цветами окладах, зеленые-желтые купола сосен, горний росчерк, оставшийся в небе от пролетевшего недавно самолета.
– Не плачь, дядя Афанасий, – очнувшись от размышлений, рассеянно выговаривает он.
– Это не церковь освящает людей. А люди – церковь. Так что все у нас в порядке, дядя.