1 января. Что за дивное безвременье, сумеречная зона, утро в Твин Пиксе.
Встал в двенадцать, позавтракал уткой в яблоках, опять лёг. Включил Милен Фармер, чтобы не просто лежать, а красиво.
— Какая прекрасная музыка, — сказал кто-то из-под моей подушки. Я пошарил там рукой, оказался сын. Вытащил его за рукав пижамы. Артём накануне угомонился позже меня, они с Семёном смотрели салют.
Меня перепраздновал пятилетка, дожили. Кот ходил по нам, волчьим воем намекая на обед. Видимо, с неубранного стола все подъел, собака, а я таки ещё рассчитывал на тот оливье.
— Мой пушистый дружок хочет кушать! — крикнул я жене в гулкую бездну квартиры, предполагая, что она на кухне. Рядом со мной треугольником поднялось одеяло. Из-под него показалось лохматое нечто, кикимора любимая, жена.
— Заклинаю, — сказало нечто, — больше не называй Семена «мой пушистый дружок», звучит двусмысленно.
Ребенок, жена и кот ушли на кухню. Процессию торжественно возглавлял Семен: а вдруг хозяева с прошлого года забыли, где у него миска.
Я остался в разоренной кровати, один, без будущего, как будто мне снова три. Размечтался о последнем куске торта с кремовой розочкой сверху, который я вчера спрятал в холодильнике за кастрюлей с компотом. Не заметил, как снова уснул.
И то верно, не стоит оскорблять нирвану планированием. Очнулся я от того, что Артём транслировал мое бренное тело теще по скайпу.
— А вот папа, — комментировал Артём, — спит, как дохлый кот.
И откуда только ребёнок берет эти солдафонские метафоры. Но теще нравится, хохочет.
Рот Артема щедро перемазан розовым кремом.