Всю неделю пытаемся выучить с дочерью название города, в котором находимся. То, что "имя" его Новгород, Валенсия запомнила сразу, но вот какая "фамилия" забывает. Все время говорит "Светлый". Светлый Новгород. Здесь в эти дни правда очень много света: от неба, от снега, от заиндевевших веток, от людей.
На улице минус семнадцать. Таксист говорит, что такого холода давно не было. Зато в его детство морозы были постоянно. Их освобождали от школы, а они на горку шли носы отмораживать. Самый сильный холод был в 2004 году — до минус тридцати доходило. В Новгород тогда много студентов из Африки приехало учиться в медицинский. Смешно, говорит, было на них смотреть, как они по три пальто на себя напяливали. "Кто тогда выжил, — смеётся таксист, — стали врачами. Вон у моего кореша участковый афроамериканец".
Были на почте, отправляли письма Валиным подругам. Дочь заодно открыток новогодних купила — бабушкам, папе, мне. Все в белой посыпке — шершавой такой, искусственный снег изображающей. Если закрыть глаза и потрогать ее, ощущение как будто к засохшей болячке на коленке прикасаешься. И на мгновенье остро: тебе снова пять, и лето, и эти болячки, которые не заживают от того, что сковыриваешь их постоянно.
Новгородский драмтеатр похож на космический корабль — гигантский, белый, плывет в пурге. Утром там давали "Снежную королеву" с юной Гердой и отчего-то взрослым Каем. Валенсия предположила, что это чары Снежной королевы так на него подействовали — рано состарился. В зале, кроме нас с дочерью, несколько детсадовских групп с воспитательницами. Когда начали аплодировать, было ощущение, как будто лёгкий летний дождик пошел. Так звучат ладошки самых маленьких театралов. Зрителей которые верят, что подсказки актерам могут изменить ход спектакля.
Встретили на Торговой стороне немолодую пару с удивительными деревянными санями. На вопрос, откуда такие, стали наперебой рассказывать, что из Финляндии. На санях можно передвигаться по городу ("благо снег плохо убирают"), можно кататься с горы, а можно просто поставить их на берегу и загорать, глядя на Волхов. Хозяин саней, пожилой мужчина в ватнике и валенках, сказал, что детство провел в Карелии и там сани своими руками делали из металлических труб. "Ну хоть сейчас покатаюсь нормально", — говорит он и слетает с горы в два раза быстрее моей дочери.
В кафе на "Чудо острове" — детском центре с батутами и скалодромами, вся еда с лицами. Оливье с лицом какого-то чудика, ёжик из картошки фри, какие-то физиономии из огурцов... Принесли Валенсии салат, она его есть отказалась — не могу, говорит, есть живое. Принесли другой, вернее, тот же, но тщательно перемешанный: в произвольном расположении черри дочь все равно умудрилась увидеть глаза, рот и нос. Пять минут смотрела в тарелку, вздыхала. Но голод в итоге взял свое, и салатное лицо растворилось среди других ингредиентов.
Ходили в музей, смотрели берестяные грамоты. Самое интересное в них — интонация, вроде деловые, но ни грамма не официальные. "Поклон от Семена к невестке моей. Если ты не вспомнишь сама, то имей в виду, что солод у тебя ржаной есть, лежит в подклети... И ещё насчёт Игната: ты ему рубль-то все-таки дай". Вся соль в этих "если не вспомнишь сама" и "всё-таки" — живых нотах музыки человеческих взаимоотношений.