Когда я в очередной раз приехал из Москвы в деревню навестить своих, Артём повёл меня в парк знакомить со своей новой компанией.
Это оказались какие-то десятилетние тиктокерши, одни девочки. Артём плавал среди них как рыба в воде. Девочки пели что-то срамное, а мой сын танцевал, и девочки говорили, что он танцует, как Даня Милохин. Я же не понимал, похвала это или оскорбление, радоваться мне за ребёнка или огорчаться.
Я искренне хотел разделить интересы сына, но никак не мог вклиниться в разговор тиктокерш.
— Кобяков — это мой краш!
— А4 — это топчик!
— Руся на стиле!
Следующее поколение после нас общается на иностранном русском, а их дети и вовсе разговаривают иероглифами.
Видимо, у меня были такие раненые глаза, что одна девица решила меня пожалеть и спросила:
— Вы, наверное, нас совсем не понимаете?
Все посмотрели на меня. Особенно внимательным был взгляд Артёма. Я почти физически ощутил, как мой отцовский авторитет повис в воздухе.
— Ну, почему же, понимаю, — ответил я, — я знаю про А4.
Девочки закивали друг другу, а Артём выдохнул. Но я продолжил.
— Это такой формат бумаги. Есть А4, есть А5…
Кто ж знал, что некий Влад по прозвищу А4 — это месточтимое божество и тиктокер всея Руси. Девочки отсели от меня на соседнюю скамейку. Потом подумали и пересели ещё через одну.
— Моргенштерн! Клава Кока! — напрасно кричал я им вслед страшные для себя слова.
Артём остался со мной. Сидел рядышком и гладил меня по руке, как больного.
А я невротично вслушивался в долетающий до нас обрывками разговор тиктокерш, и мне мерещилось, что я различаю отдельные фразы:
— Артём, конечно, краш, но вот папаша у него — не топчик.