Я помню свое 1 сентября в 1989 года. С огромными красными гладиолусами в количестве трех я ступила на школьный двор. Помпоны на высоких белых гольфах болтались и щекотали мне коленки. Невидимки, которыми мама закрепила роскошные гофрированные банты на моих жидких волосах, впивались в голову и, казалось, проткнут ее, если я поморщу лоб или моргну. Потому на нескольких фотографиях, которые папа сделал на «Зенит» в первый мой школьный день, у меня такое удивленное выражение лица, словно я уже получила ту секретную информацию, которую мне после уроков сообщат одноклассницы.
Но нет, до этого переломного для моей психики момента еще целых три урока. На первом мы будем рисовать лето и назовем рисунки прощальными открытками – они будут украшать стенд кабинета до конца осени. На втором учительница так интересно расскажет нам про маленького смышленого Ленина, что я захочу на него быть похожей и придумаю, что именно Лениным назову сына, который у меня когда-нибудь родится. А на третьем мы будем распределять классные роли: кому в какой день поливать цветы на подоконниках, кому – подметать, кому – протирать парты и учительский стол.
Мама всегда старалась увлечь меня домашней работой, а бабушка говорила, что только у хорошей хозяйки есть шанс вырасти в хорошую жену. Так что когда учительница Ирина Сергеевна спросила, кто бы хотел стать дежурным уже 2 сентября, я выше всех в классе подняла уверенную несгибаемую работящую руку и… навсегда влюбила в себя Ирину Сергеевну. «Умница», — похвалила меня учительница, ставя напротив моей фамилии галочку в тетради с графиком дежурств, и сразу стало спокойно. Вроде и гладиолусы больше не казались неподъемными палками… Вроде и невидимки не так сильно впивались в затылок… Вроде и гольфы из неудобных превратились во вполне сносные — еще немножко, и станут моими любимыми. Ведь стала же любимой Ирина Сергеевна, которая на школьной линейке выглядела такой строгой, а вот сейчас — такая родная, такая красивая в этих очках в бордовой оправе, с ниткой зеленых бус на шее, в юбке в мелкую складочку…
По пути из школы домой я думала о том, что до завтра очень соскучусь по Ирине Сергеевне. Грустила, что первый школьный день так быстро закончился, мы даже толком не поговорили. Решила дома, после обеда, нарисовать для Ирины Сергеевны портрет Ленина. На самом большом листе, который найдется. И подписать рисунок сзади: «Любимой Ирене Сергеевне, которая такая же добрая, как Ленин». Чтобы воплотить план быстрее, я почти бежала домой, но тут меня нагнали Маша и Света – одноклассницы, которые жили со мной в соседнем доме.
— Будешь с нами гулять? — спросила Маша.
— Мама ждет, — отказалась я.
— Значит, никакого секрета не узнаешь. Останешься, как маленькая, — заинтриговала Света.
— Это про то, откуда дети берутся, — внесла ясность Маша.
— А я знаю, что из живота! — ответила я.
— Ха! Из живота?! Да там таааакое… — Маша подняла взгляд к небу, тем самым демонстрируя, что ничего-то я и не знаю. А Света, решив, что даже не погуляв с ними, я во что бы то не стало должна узнать важное, скороговоркой выдала мне то, во что невозможно было поверить. Но девочки клялись, что не врут. Плевали на землю и размазывали слюну сандалиями – так в моем детстве гарантировали правду. Маша неумело крестилась, доказывая истину сказанного. А Света предлагала уколоть себе палец шипом росшей у дома розы и поклясться на крови, и это стало последним аргументом, что вранья нет. Мне ничего не оставалось, как смириться с этим ужасом. Но тут меня осенило:
— Но ведь Ирина Сергеевна так не делает? Она же учительница!…
— Вообще-то у Ирины Сергеевны аж два сына! — ошарашила меня Маша.
— Так что и она тоже того… Хоть и учительница, — так одной фразой Света перечеркнула светлый, красивый и недосягаемый мир, в который я верила.
… Дома никакой портрет Ленина для учительницы я рисовать не стала. Тем более, если Света и Маша ничего не перепутали, выходило, что и сам Ленин «тоже того»… Ну и ну! Слишком много плохих новостей для первого школьного дня.