Я с детства не любила физкультуру. Нормативы, канат, козел. Раздевалка. Кувырок назад. Метание мяча. Зимой лыжные кроссы в сопках: сначала запихнись в автобус с лыжами и палками. На улице мороз, в автобусе холодно и влажно, стекла ослеплены изморозью, как бы не пропустить остановку. Если автобус задерживается, то надо успеть пешком. Ноги в лыжных ботинках скользят и разъезжаются, надето двое варежек, но руки ничем не согреть. Связанные мамой рейтузы, после нескольких падений, обрастают снежными висюльками, которые потом оттаивают на батарее, дыша на всю комнату шерстяным перегаром.
Наши уроки физкультуры были одной из причин, по которой я никогда не скучаю по детству. Никто, включая учителей, не понимал, зачем и что мы на них делаем. Первая физручка в прошлом вообще работала няней в детском саду – впрочем, человеком она была неординарным: уверенным в себе, амбициозным и удачливым в любви.
Поэтому, сочетавшись браком с сыном директора нашей школы, она немедленно оставила горшки и начала преподавать. «Лучше будь педагог, солидней выглядит». Чему нас могла научить Вера Александровна, грузная, сырая, не имевшая представления ни о спорте, ни о каком-либо другом систематическом труде? Однажды она решила показать, как надо прыгать через козла – непонятно, на что она рассчитывала. На то, что взмоет ввысь благодаря высокому учительскому авторитету? Вера Александровна разбежалась и … снесла козла к чертям собачьим. Чудо вознесения не состоялось.
Однако, дело не в том, что мне не встретился талантливый учитель. Другие дети добивались успеха при тех же самых скудных вводных. Главная причина всех неудач – моя полная, оглушительная телесная бездарность. В советском детском саду стояла задача развивать детей многосторонне. Мы пели, расписывали поделки под «жостово» и «хохлому», лепили свистульки. И — танцевали кадриль. Я помню голос воспитателя над головой, беспощадно-громкий, срезающий с души ее верхний, самый нежный слой; голос, резонирующий в невыносимые для человеческого уха частоты, которые обычно занимает звук близко летящей гранаты: «Федорова! Поверни направо! Направо, а не налево, сто раз тебе уже говорили!»
Я была безнадежна. Подруга обратила внимание: я поднимаюсь в горку, наступая не с пятки на носок, как нормальные люди, а наоборот, с носка на пятку. Я делала это неосознанно, но после Катиных слов вспомнила, как родители рассказывали, что в детстве меня водили с этим к ортопеду. Врач патологий не нашел, сказал:
— Ничего. Просто она легкая. Потяжелеет, опустится на пятку, не волнуйтесь. Но проблема моя оказалась не связанной с весом. Просто я такой человек: в принципе устроенный неверно, с врожденным багом. Зато недостаток физических данных компенсирован обильной фантазией. Как еще объяснить, что я, не имеющая ни малейших способностей к движению и координации, в сорок один год решила начать заниматься верховой ездой?
***
План был такой: лошадь – существо доброе, умное, послушное человеку, это и в былинах сказано. Оно с радостью поможет неопытной в спортивных делах старушке заниматься физкультурой.
Первый конный клуб меня жестко разочаровал. Мне не то, чтобы там не нравилось, – это как с первой любовью: все плохо, все не так, а нежные воспоминания — на всю жизнь. Однажды я и мой кургузый, с провисшей спиной, брюхастый Телемах – (мы с ним — два сапога пара, категорические неспортсмены), стояли у манежа, ждали начала урока. Мимо нас прошагала лошадь со всадницей. Или лучше сказать не прошагала – проплыла. Бесшумным ансамблем «Березка». Она не глупо переступала ногами, как это делают обычные смертные, а гибко и умно меняла положение своего тела в пространстве, — как олимпийские чемпионки по художественной гимнастике, на которых потом женятся президенты. Выполняя совершенное точное движение: шаг, какой задумал Бог, создавая ноги.
Лошадь была высоченная, восходила под небеса черной блестящей горой, — горой, с удобообтекаемыми, тщательно закругленными линиями, присущими чемпионам породы и спорткарам. Породистые голени обхватывали нарядные гольфы, а на длинные гордые уши вдели трикотажную шапочку такой тонкой вязки, петелька к петельке, что было очевидно – это не масс-маркет типа «Зары». Это, скорей всего, специальный элитный конный «Диор». В глазах лошади плескалась загадочная влага, выдающая в волшебной горе наличие разума.
Девушка — полная молодая англичанка с презрительно выдвинутой вперед нижней губой — как будто сошла со страниц старого романа о жизни аристократов. Мы с Телемахом (конкурирующая иллюстрация из произведения «Отверженные») раскрыли рты, переглянулись и сказали друг другу: «Эээ…», согласно подумав о том, что глупо не верить в существование инопланетян. Возможно, они давно уже между нас.
***
Мои иллюзии по поводу ума и доброй лошадиной души рассеялись на первых же занятиях. Выяснилось, что кони, как и люди, — разные. Как-то раз я каталась не на Телемахе, с оторым мы кое-как поладили, а на неком Шреке. Шрек, хоть и родился, как все лошади, вегетарианцем, в душе был настоящий убийца. И окрестить его следовало не Шреком, а Джеком-Потрошителем. Он ведь, как только меня увидел, сразу порешил, что мне – не жить.
В тот день лил сильный ливень, поэтому спортсмены занимались в крытом манеже, который обычно принадлежал только нам, «чайникам». И вот – ситуация. Справа и слева прыгают через барьеры конкуристы. Шрек, как гопник в темной аллее, которому приспичило стрельнуть цигарку у цивильных, то и дело дело развязно подваливает к прыгунам. На мои робкие попытки управления кладет с прибором. Я чувствую себя на корабле без руля и ветрил в штормовом море. Конкуристы ругаются на меня, хотя я ни при чем. Тренер кричит, и тоже на меня, хотя хулиганит-то Джек, то есть, Шрек.- Прижми правую ногу и отдай левый повод! – скомандовал мне господин Йоргос.
Когда я прижала ногу и ослабила повод, Шреку пришло в голову, что хватит с него быть лошадью. Гораздо интереснее быть кошкой. Ее, мол, никто не трогает ногой. Не указывает, куда идти. Поэтому он дважды грациозно прыгнул в высоту, собрав спинку в горбик, как бы за мячиком, чуть не задавил прянувшего в сторону господина Йоргоса и игриво встал на задние лапы. Я удержалась в седле, но пала духом.
***
Думаю, мне было трудно, потому что на двоих с лошадью у нас оказалось слишком много рук и ног. Кроме того, мои руки (и ноги) из правой и левой превратились во внешнюю и внутреннюю. И если правое и левое – величины, слава Богу, постоянные, то внешнее и внутреннее при каждом повороте меняется, это уже, я считаю, слишком. По мнению тренеров, моя проблема была в том, что я задавала слишком много вопросов.
Например, допытывалась у господина Йоргоса и Яниса:
— Почему на лошадь залезают с левой стороны?
А они мне — хором:
— Катя! Потому что так НАДО! Не задавай вопросов! Просто садись и делай, что тебе говорят.
Делай, что тебе говорят! Попробовали бы они сказать такое Шреку.
***
Перед тем, как бросить, решила попробовать позаниматься в другом клубе. Приехала. Терри, его хозяйка, задерживалась. Рыжие, мягкие, как будто сложенные из шерстяного пледа, шетландские пони Пиноккио и Тина Тернер тюбеньковали на уже изрядно проеденном лугу.
Вместе со мной Терри ждал парень в черной рокерской куртке: его лошадь по имени Парис должны были привести из стойла. Конюх-пакистанец вывел на «ипподром» красивого мощного жеребца, приладил его к корде и поднял в галоп. Конь подбросил круп к небу и громоподобно пукнул. Пакистанец засмеялся. Парень расстроился. Я вежливо сказала, чтобы его поддержать:
— Это ваш? Очень красивый. Его на Олимпийские игры можно отправлять.
— На Олимпийские игры? – горько усмехнулся владелец Париса. – Да его надо в шахматы отдать!
***
Я объяснила Терри:
— Понимаете, я не талантливый всадник. У меня плохо получается. Терри отмахнулась. Потом обозначила свою педагогическую доктрину:
— Ну и что. Сегодня плохо, но в следующий-то раз это «плохо» уже другое! Лучше прежнего.
***
Для начала Терри выдала мне Робин Гуда – худого, бледного в крапинку коня со слезами на глазах.
— Что с ним? – спрашиваю. – Его кто-то обидел?
— Да нет. У него депрессия. Он принадлежал одной девушке, в соревнованиях участвовал. У него даже розетка есть! Год назад она его нам продала. И он вот так жутко изменился. Робин не из тех коней, что едят-пьют и не интересуются человеком. Ему нужна любовь. Я тебе покажу в фейсбуке, каким он был всего несколько месяцев назад — не узнаешь! А сейчас выглядит как столетний старик. А ведь ему всего 9 лет. Садись.
— Так. Отдай левый повод и прижми правую ногу! – скомандовала Терри.
— О, — сказала я, вспоминая прыжок Шрека.
— Не бойся, — говорит Терри. – Только представь, что ты – лошадь. Левый повод – твой муж, он тебя тянет к себе, а правая пятка – твой свекор, который тебя к нему подталкивает. Поняла теперь? Учись думать, как лошадь.
Бедного Робин Гуда, видимо, не отпускали мысли о его горькой доле, потому что он постоянно спотыкался. Я поняла, почему иван-царевичи ругали своих коней волчьей сытью и травяным мешком – ощущение, когда из-под тебя резко уходит опора, не из приятных.
После урока я спросила:
— А почему на лошадь принято садиться слева?
— Потому что когда жеребенок рождается, он в первый раз подходит к матери пососать молока с левой стороны. Чтобы быть ближе к ее сердцу. Понимаешь? Если ты с кем-то работаешь, надо быть ближе к его сердцу.
***
На следующем уроке Терри дала мне бодрую, сангвиническую кобылку Руби. Наше знакомство Руби начала с того, что плотно наступила мне на ногу. Терри уверяла, что она ненарочно, но я сразу вспомнила сцену из «Андрея Рублева», где Старший князь, целуя крест, показывает Младшему, кто в доме хозяин.
— Ну, идите! – велела нам Терри, когда я забралась на лошадь.
Я подбодрила Руби пятками, но та только кротко опустила уши. Всем своим видом она демонстрировала, что лично ей никуда идти не надо. Гораздо интереснее рассматривать свежий педикюр на копытах. Увлеченно слушать свое глубокое и ровное дыхание. Игнорировать крики: «Пошли, Руби! Ннно, красавица! Ты идешь или нет? Лошадь ты или свинья, в конце концов?!»
Терри посмотрела на нас оценивающе и сказала:
— Кажется, я успею сварить кофе.
Когда наконец Руби сдвинулась с места, она решила возблагодарить меня за долгое ожидание и вместо рыси поднялась в галоп. Я удержалась, но в очередной раз упала духом.
***
— Терри! – говорю. – Мне кажется, я никогда не научусь. Лошади меня не слушаются.
Терри удивилась:
— Катерина, ты меня разочаровываешь! Ты что, не знаешь, что главное – не Итака?
— Эээ, нет, не знаю. И что же главное?
— Главное – это путь к Итаке.
В некоторых случаях важнее идти, чем прийти. И чем длиннее путь, тем лучше. Для меня точно. Иначе как бы я на старости лет узнала, что люблю физкультуру?