Жил был дом под снос. Старый деревянный двухэтажный дом, вросший в землю настолько, что первый его этаж приходился ниже уровня тротуара, так что в окошки заглядывала некошенная трава и одуванчики. И в этом самом доме жил-был маленький магазинчик, продававший сласти. Не было в нем ни хлеба, ни подсолнечного масла, ни китайских бич-пакетов, ни сигарет — только сласти, зато какие! Все окрестные дети знали про этот магазинчик и, по дороге в школу и из школы, непременно заходили в темноватую, неправильной формы, комнатку, чуть побольше кухни в стандартной квартире. Спускались на три ступеньки, подходили к прилавку и дергали шнурок колокольчика. Колокольчик был необыкновенный, не металлический, не фарфоровый, а из чистейшего, сияющего хрусталя, и звук у него был сияющий, радужный, напоминающий о том, как сверкают на солнце гигантские капли слепого дождя. На звук колокольчика откуда-то из глубины магазина раздавался высокий женский голос:
— Добрый день, дружок. Выбирай, что понравится.
Выбирать было непросто. В маленьких полупрозрачных сумочках, в берестяных туесках, в плетеных из травы коробочках лежали удивительные конфеты, которых не было больше нигде на белом свете. Они были похожи на пиратские сокровища — яркие, блестящие карамельки, матовые мармеладки всех цветов радуги и всех на свете фруктовых вкусов, темные, волшебно пахнущие маленькие шоколадки в форме крошечных рыбок, некоторые в фольге, другие так, тесно уложенные в изящные бархатные шкатулочки с ювелирной красоты застежками. Одним словом, выбор требовал времени, а по дороге в школу именно времени-то обычно и нет, поэтому большинство маленьких покупателей обычно брали перевязанные шелковыми ленточками пакетики, на которых затейливыми буквами было написано" Ассорти ".
— Десять! — кричал голос из глубины магазина. — Денежку брось в автомат.
Автомат в виде клоуна с огромным, широко разинутым ртом стоял у входа. Монетку надо было сунуть в щелку, изображавшую бровь, а покупка вываливалась в клоунский рот и высовывалась из него на длиннющем языке.
Две вещи всегда удивляли каждого, заходившего в магазин: никто никогда даже не пытался уйти, не заплатив, и никто никогда не видел обладательницу высокого женского голоса.
Осенью, зимой и весной, с утра и после занятий, в магазинчике было не протолкнуться от школьников. Но и летом, на каникулах, в него заглядывали и малыши-первоклашки, и солидные девятиклассники, которые хоть и стеснялись такого детского удовольствия, как покупка конфет, но устоять перед соблазном не могли.
Даже в самую дрянную погоду, когда унылый, мокрый и холодный январь разводил за окном противную серую краску, размазывая ее по всей третьей четверти, окошки волшебного магазинчика сияли чистым солнечным светом. И от этого гадкая серость становилась почти уютной: вот сейчас я вернусь домой, а там тепло, и вкусно пахнет, и мама.
Правда, в мокрую погоду у преданных покупателей возникала одна сложность. Так как вход был ниже уровня тротуара, верхняя ступенька была устроена так, чтобы вода не лилась в магазин, а скапливалась перед входом в глубокую, по щиколотку, лужу, которую приходилось обходить или перепрыгивать. Но, поскольку у большинства покупателей с лужами были самые приятельские отношения, это никого не смущало и не отпугивало.
Не отпугнуло и мальчика в желтой курточке с капюшоном и в высоких резиновых сапогах. Он даже не остановился, чтобы решить, обойти ему лужу или перепрыгнуть, а прямо шагнул в самую глубину, обрызгав пробиравшегося по стеночке кота, который наладился запрыгнуть в форточку соседнего с магазином окна. Вообще-то мальчик котов не обижал. Дома у него жили кот и кошка, Бегемот и Чудася, и с обоими он прекрасно ладил. Но сегодня день выдался не просто серый. Мокрая вата, затянувшая небо, висела низко, в классе музыкальной школы горел свет, и сидевшая за роялем учительница в который раз отчитывала мальчика за невыученный урок.
— Ну, ладно бы не было у тебя способностей, но ведь слух абсолютный! Тебе же это ничего не стоит! Посмотри на Марину!
Мальчик посмотрел. Марина была похожа на рыбу, вытащенную из воды. У нее не было абсолютного слуха, зато было огромное желание научиться играть на скрипке и петь, чтобы стать супер-звездой. Мальчик ни за что не сказал бы этого вслух, но шансы Марины на всемирную славу в его глазах сводились к отрицательным числам, которые он недавно проходил в школе.
— Трудись! – в который раз повторила учительница. – Без труда ничего не выйдет, и никакие способности не помогут.
Мальчик тоскливо вздохнул. Объяснять учительнице, что он хочет играть не на скрипке, а в хоккей, было бесполезно. Если уж даже мама не поняла… А папа сказал: ”Ну, не бросать же на полдороге. Начал – доводи до конца. Никуда от тебя хоккей не денется.” И шепотом, чтобы мама не услышала: ”Потерпи, браток, до конца учебного года, а там что-нибудь придумаем!”
Мальчик и придумывал. Принес в класс живую мышь и засунул учительнице в сумку. Думал, будет много визгу, и тогда его просто выгонят из школы за хулиганство. Но Валентина Ильинична – так звали учительницу – не только не завизжала, но и аккуратно вытащила мышь из сумки и погладила по головке длинным наманикюренным пальцем:
— Бедненькая, как же ты сюда попала? Ребята, ни у кого с собой нет кусочка сыру?
Мальчику стало стыдно. Мышку он отобрал у кота Бегемота и неделю прятал в старой хомячьей клетке, кормил хлебом, сыром и молоком из кукольного сервиза младшей сестры и, сказать по правде, очень не хотел тащить ее в класс. Но чего не сделаешь для достижения высшей цели…
Когда не вышло с мышкой, он стащил ключ от класса и выбросил в канаву, старательно протолкнув через решетку. Они с Валентиной Ильиничной постояли у запертой двери, потом учительница кому-то позвонила, пришел толстый дядька с целой связкой ключей, и урок все-таки состоялся.
Учительница жаловалась маме. Мама сердилась. Папа только вздыхал и разводил руками – терпи, сказали же тебе… А терпеть было совершенно невозможно! Проклятая скрипка съедала по два часа в день – два часа, в которые можно было поиграть во дворе, почитать, поработать над самодельной компьютерной игрой, да хоть математикой позаниматься с дедом, вот уж на что мальчик был готов в любое время!
И вот сегодня он просто не пошел на урок. И в лужу прыгнул нарочно, чтобы промокли ноты в черной нотной папке с выпуклой золоченой лирой, чтобы промокла скрипка в черном клеенчатом футляре, скрипка, из-за которой его никогда-пре-никогда не примут в хоккейную команду и всю жизнь будут дразнить Скрипучкой… И чтобы уж окончательно взбунтоваться, он решил истратить все карманные деньги, которые ему выдавали на метро до музыкальной школы, в том самом волшебном магазинчике.
Не успел он спуститься по трем ступенькам, как хрустальный колокольчик вдруг запел сам собой, а лампы над прилавком, уставленном вазочками, корзиночками и коробочками, вспыхнули особенно ярким июльским солнышком.
— Добрый день, дружок. Что-то ты сегодня рано. Чего бы тебе хотелось?
Высокий женский голос звучал так ласково, а слезы стояли в горле так близко, что мальчик не рискнул ответить вслух – еще не хватало разреветься здесь, чтобы потом, кроме Скрипучки, дразнили еще и Ревой. Поэтому он просто ткнул пальцем в ближайшую бархатную коробочку с шоколадными рыбками. И тут случилось чудо – ну, то есть, если считать чудом то, что раньше никогда не случалось. Откуда-то из-за серебристой занавески, отделявшей магазинчик от склада, или что там у него было в соседней комнатке, вдруг вышла миниатюрная женщина в золотисто-коричневом платье и с огненно-рыжими волосами, уложенными, как у греческих богинь в книжке про Илиаду и Одиссею. Она обогнула прилавок и подошла к мальчику вплотную, так что ему пришлось поднять голову, чтобы посмотреть ей в лицо. Глаза у нее тоже были золотисто-карие и смотрели они внимательно и слегка вопросительно. Взрослые почти никогда так не смотрят. Так смотрят хорошие друзья, которым можно рассказать про себя все. Даже плохое.
Женщина показала мальчику на бархатную скамеечку в углу, рядом с клоуном.
— Садись, рассказывай. Хотя… дай угадаю.
Она посмотрела на его нотную папку, с которой капала грязная вода, на мокрый скрипичный футляр, и ее чудесное светлое лицо вдруг окаменело, а золотистые глаза заблестели слезами.
— Дай-ка, — сказала она, протянув руку к футляру. Почему-то отдать ей скрипку показалось самым естественным делом. Щелкнули застежки.
— Это ты из-за нее? – спросила волшебная женщина.
Мальчик угрюмо кивнул.
— Ты так ее не любишь?
— Я ее ненавижу! – впервые в жизни он сказал это слово, действительно чувствуя то, что говорил. Потому что ведь невозможно по-настоящему ненавидеть брокколи, манную кашу или вставать в половине седьмого утра. – Из-за нее все плохо! В хоккей нельзя, надо руки беречь, на велике не гоняй, вдруг упадешь, руки повредишь! А я не хочу! Не хочу быть Скрипучкой! Не хочу эти гаммы противные! Мама сердится, ну и пусть сердится! Я не буду играть на скрипке, вот что хотите со мной делайте! Кому она нужна, ЭТА МУЗЫКА ДУРАЦКАЯ?!
— Знаешь, — тихонько сказала хозяйка волшебного магазина, — по-моему, твоя беда в том, что ты все говоришь, говоришь, а сам не слушаешь.
— Как это? – удивился мальчик. – Кого не слушаю, маму?
— Нет, ее, _ женщина кивнула на скрипку, которую вынула из футляра и теперь бережно вытирала кружевным носовым платочком.
— Да что там слушать-то, — пренебрежительно сказал мальчик, — скрип один, хры-хры, хры-хры…
— А ты попробуй, все-таки, - негромко сказала женщина.
Июльское солнце вдруг стало красноватым, как на закате, И в этом раскаленном свете, как в тумане, начали возникать темные очертания высоких зданий с острыми шпилями, и люди бежали по узким улицам, задыхаясь от тревоги, и темные птицы закружили над городом, полным отчаяния и надежды. А на залитой малиновым горячечным светом площади, перед огромным собором, стояла босая девчонка с развевающимися ярко-рыжими волосами и, прижимаясь щекой к скрипке, выбрасывала в воздух огромные разноцветные пузыри, они лопались, и люди смеялись, и тревожный малиновый свет сменялся голубым и сиреневым. И в просвете узкой улицы стало видно море, а темные птицы стали белыми и синими. А когда рыжая опустила смычок, волна радости прокатилась по лицам, унося с собой отчаяние. И запахло морем и незнакомыми цветами…
Хозяйка магазина опустила смычок.
— Что это? Как же это? — хрипло спросил мальчик. – А что же дальше было с ними со всеми? С этой рыжей, с городом?
— По-моему, — слегка лукаво сказала волшебная женщина, — тебе вовсе не обязательно играть на скрипке. Когда сам молчишь, слышишь и видишь гораздо больше. Если хочешь, можешь оставить скрипку у меня.
Мальчик подумал.
— Значит, у меня все-таки нет способностей?
— Ну, отчего же, наверное, есть, иначе ты не увидел бы ни города, ни скрипачки. Просто можно слушать и смотреть. А можно попытаться спасти город.
— Как та девочка?
— Да.
— А разве музыкой можно кого-нибудь спасти? Тем более, целый город.
— Ну, ты же видел.
— Я все равно никогда так не смогу.
— Что же, зато ты сможешь увидеть еще множество историй. Не всем же спасать города.
— А та девчонка… она кто?
— А вот это ты мне сам как-нибудь расскажешь однажды… когда догадаешься.
Мальчик не стал скрипачом. Правда, знаменитым хоккеистом он тоже не стал, зато стал знаменитым ученым, математиком и физиком. И, когда у него родились дети, двойняшки, девочка и мальчик, с самого рождения каждый их день начинался с музыки – Вивальди, Сен-Санс, Паганини, Мендельсон – скрипка, скрипка и снова скрипка.
А старый дом снесли, и никто не знает, что стало с магазинчиком волшебных сластей. На вашем месте, я бы держала глаза открытыми – а вдруг однажды в каком-нибудь необычном месте обнаружится потертая дверь, а за ней крошечная комнатка, и колокольчик, и высокий женский голос позовет: ”Заходи, дружок, выбирай, что понравится.” Если это случится с вами, не упустите свой шанс. Хрустальный колокольчик звенит не для всех. Удачи!