Март – лжец. Изображает, что лоялен лету, а на самом деле тайком подмахивает гению зимы. Облака ходили уже летние, пустые, но вдруг похолодало, они сгустились, и пошел довольно странный дождь – с неба полилась рыхлая, по-снежному самоуверенная вода. Дождь продолжался целый день, пока золотые пятна солнца окончательно не облиняли.
Впрочем, уже на следующее утро ромашки подняли и развернули свои бело-желтые радары к солнцу, оживились отпрыски роз, а черные дрозды пришли в какой-то артистически-приподнятый восторг. Над ситцевыми цветочками алычи закипели пчелы, вечно взволнованные курносые курицы господина Афанасия вышли из загончика на прогулку.
Прошлая неделя была мясопустная, вся наша гора пекла мясо на углях. По традиции это делают в четверг, называемый Цикнопемпти, – в честь «цикны», жирного дымища, поднимающегося с жаровни от запекаемого ягненка, которым питались, а, может, и сейчас питаются прожорливые греческие боги. «Жирен в ту пору баран, и вина особенно мягки».
Господин Ясон пек мясо не только в четверг, но еще и дополнительно в субботу.
– Ясон, ты что, опять жаришь мясо? – удивился господин Афанасий.
– Нет! – ответил Ясон.
– Что же ты делаешь?
– Отгоняю злых духов!
***
Агора полна недорогими удовольствиями. Стойкие вина, оливки круглые, оливки длинные. Изюм для еды и для вина. Произошли некоторые сказочные превращения: редиска достигла размеров яблока, а кабачки, наоборот, стали с ноготок. Появилась халва разных видов – шоколадный, ванильная, шоколадно-ванильная, с миндалем, с апельсиновыми дольками цукатов.
– Ты почему мне вчера не позвонила, Марьо? – строго вопросила подругу госпожа Андромаха. – Я весь вечер ждала!
Марьо робко ответила:
– А если я скажу, что забыла?
– Тогда нормально, – Андромаха мгновенно сложила оружие. – Так бы сразу и сказала!
***
Госпожа Евстафия хвалила госпоже Васо ее мужа, продавца одежды Костаса. Сам Костас, самый стильный продавец агоры, стоял рядом, хорошо причесанный, разодетый в модную рубашку, и внимательно слушал. Также внимательно слушал беседу друг Костаса Перикл, долговязый здоровяк с таким темным лицом, как будто его протерли темно-коричневой краской.
– Какой Костас замечательный человек! – восторгалась Евстафия. – Редкий!
– Хороший, – соглашалась Васо.
Перикл ухмыльнулся и выразительно промолчал.
Слово взял Костас:
– Действительно, я такой… Никогда не воспринимал своих покупательниц как клиенток… Они мне все родные люди!
– Хороший, – перебила его Васо, – но один недостаток есть. Он курит и прячет сигареты.
– Но… – развела руками Евстафия.
– После третьего инфаркта! – возвысила голос Васо.
Евстафия прижала руку к сердцу.
– Ничего я не прячу, – встрял Костас.
– Не прячешь? А ну, тащи свою сумку! – крикнула, раздражаясь, Васо.
– Не сумку, а клатч! – накалился в ответ Костас.
Открыл футляр для очков, продемонстрировал – «пусто», открыл поочередно несколько отделений своего «клатча»: пусто, пусто, пусто. Васо смотрела на него с сарказмом.
– Пусто? А это что? – она выудила из незаметного кармашка две сигареты.
– А это… это здесь было.
– Что, боишься курить перед женой? – вступил в беседу Перикл.
– Ах ты, медуза… Зачем жалишь? К чему ирония?
– К тому, что вот, например, у меня – Перикл показал на свою обширную грудь, – инфаркта нет!
– Конечно, нет, – возразил ему Костас. – Потому что ты, Перикл, – лентяй! А инфаркт – это медаль труженика!
– Ну, да, ну да… И чаще всего – посмертная, – добавила Васо, и тут же трижды сплюнула.
***
Менелай стоял у прилавка Апостола и пытался узнать цену на картошку. Апостол не отвечал.
– Ты меня не замечаешь! – обиделся Менелай.
– Что вы, что вы, – захлопотал очнувшийся Апостол. – Просто я был …эээ…в своем мире. Теперь я полностью в вашем.
***
Нектарий продавал клубнику из Элиды и латук, орал на всю агору:
– Пожалуйста! Пожалуйста! Покупайте латук! Отдохните от мяса! Клубника сорта «врач» из клубничной столицы мира! Нигде нет клубники, кроме как в Элиде!
– Как это нигде нет клубники, – возразил Ставрос Якумакис. – А как же Ахея? Ахейская клубника?
– Ну… все равно, – не смутился Нектарий. – Зато Элида – родина клубники. Клубники и Олимпийских игр!
– Кстати, о мясе, – продолжил разговор Якумакис, которому хотелось почесать языком. – Расскажу историю. На Цикнопемпти звонил в свою деревню, брату. Тот говорит – представляешь, ситуация. Только подошли угли, мясо лежит готовое, звонят знакомые и сообщают, что умер Фотис, мой друг детства. Фотиса жалко, но… и мясо жалко. Что делать? Прошу совета.
Ставрос отмерил паузу. Нектарий рассеянно спросил:
– И какой совет ты ему дал?
– Я сказал – жарь мясо! Клади на огонь! Если бы Фотис был жив, он бы тоже поел.
Очевидно, Ставрос был доволен широтой своих взглядов.
– Ясно, – вздохнул Нектарий. – А какое было мясо? Барашек?
Ставрос уставился на него в изумлении, дескать, широта широтой, но не до такой же степени.
– Что ты. Я не стал спрашивать – у него как-никак траур.
***
Юная гречанка, тонюсенькая, на длинных ножках, носатая, как комар, выспрашивала у Нектария:
– Почему у вас клубника вот такая, – девушка широко раздвинула ладони, чтобы показать, какая у Нектария клубника, - а у моего дедушки – вот такая: девушка сдвинула большой и указательный пальцы, оставив между ними очень небольшое расстояние. – Откройте свой секрет!
– Хм! – Нектарий наморщил высокий, с античными залысинами лоб и громко откашлялся, словно собираясь сделать заявление:
– Моя клубника… она одновременно стальная и сладкая! Во рту наслаждение, в душе вожделение… Впрочем, хватит! Хватит описывать. Мой секрет в том, что я своей клубникой горжусь!
– О! – удивилась такому неожиданному ноу-хау девушка-комар. – Гордитесь?
– Да, горжусь, – сказал Нектарий и добавил на полтона ниже:
– Горжусь всеми ягодами, но на продажу выбираю только большие…
***
Прокопий разливал вино в стаканы. Сухое пенилось, в подражание шампанскому, создавая соответствующее настроение. Прокопий выпил и воспламенился, как будто проглотил не вино, а жидкий огонь.
– Пей, – протянул Манолису очередную порцию.
– Пожалуй, воздержусь пока, – отказался Манолис. – Я уже два стакана выпил.
– Ничего, пей, – кивнул Прокопий. – Бог любит нечетное.
***
Вдоль дорог расцвели деревья, травы – пейзаж сластит, пышет молоком, медом и вином, но в одном месте, где растет осока и какие-то длинные желтые цветы, почему-то пахнет Псковской областью, то есть, строгой, очень зеленой сыростью. Поймала себя на том, что выстраиваю маршрут так, чтобы пройти мимо этого места, даже если это неудобно.
***
Прокопий вел активную торговлю: бурно доказывал госпоже Аспасии, что фаршированный кальмар лучше жареного, периодически отвлекался, выскакивал на просцений, то есть, узкую тропинку между прилавками и вопил:
– Покупайте сейчас, платите никогда!
Завидев меня, Прокопий поставил бурлеск на паузу. Выставил передо мной ладонь, затем развернул ее вправо книзу, указав, где мне припарковаться.
– Где ты была? – спросил укоризненно. – сколько лет, сколько зим!
– Так ведь неделю назад виделись, – начала оправдываться я, но Прокопий меня прервал с величественным видом «я это и имел в виду». – Посмотри, – Прокопий показал на удаляющегося старика в яркой жилетке, просторных штанах, с плотоядным лысым затылком. – Он попросил меня познакомить его с женщиной, чтобы та ему делала массаж! Представляешь?
– А вы что?
– Предложил одну-две. Сорокалетки. А он отказался!
– Да вы что? – подыграла я возмущенному Прокопию.
– Именно! Ему подавай двадцатилетнюю! Мир сошел с ума! Двадцатилетнюю! – бушевал Прокопий. – Сорокалетняя ему не подошла.
– Тем лучше для сорокалетней, – заметила я.
Прокопий расхохотался, я уже повернулась, чтобы уходить, но ухватил меня за локоть. Уставился мне в лицо взглядом пифии – пьяным и проницательным.
– Подожди. А с тобой что?
– Что со мной?
– Ты грустная. Не спорь! Ты опечалена. Я же вижу – ты психологически подавлена. Рассказывай.
– Эээ, ну, я давно не была дома, не видела родных и друзей…
– Достаточно! – перебил меня Прокопий. – Я понял: тебе не хватает твоего корня. Что тебе делать? Терпи! Все изменится. Все будет хорошо! Точно!
– Точно? – с улыбкой переспросила я. – Клянусь душой своей матери, – серьезно ответил Прокопий. – Продолжай сражаться.
Иногда день длиннее года, время лжет, и кажется, что все битвы проиграны, но, как это ни странно, жизнь продолжает обучать военному искусству даже побежденных.