Валенсия наелась Драгунского. Теперь перед сном мы слушаем Зощенко, истории про Лелю и Миньку.
Эффект от прослушивания пока странный. Назидательный смысл, ради которого эти рассказы были написаны, ускользает полностью. Зато появляется какой-то незаложенный автором дополнительный комический эффект. Связан он, прежде всего, с приемами воспитания начала прошлого века, которые вызывают у Вальки недоумение и смех. Интересно, тот факт, что ситуация, когда папа Лели и Миньки раздает все их игрушки гостям или лишает на два года мороженого, для Вальки не тревожная, а абсурдная, это хорошо или плохо? Скорее всего, просто примета времени.
За месяц ежедневного прослушания растаскали истории на цитаты, как перед этим Драгунского. Но если с «Денискиными рассказами» Валька шла точно по тексту, то с «Лелей и Минькой» она играет в свой малышковый постмодерн. Теперь целыми днями у нас дома звучит:
— И вот, дети, прошло сто лет, а я до сих пор помню, как папа спрятал моего енота под диван…
Или, после бассейна:
— И вот, дети, прошёл миллион лет, а я до сих пор помню, как мне попала вода в нос.
Или, после «неудачного» похода в магазин:
— И вот, дети, прошел миллион тысяч лет, а я до сих пор помню, как мама не купила мне ожерелье с единорогом.
Сегодня за обедом Валя обсуждала что-то с папой на тему «Звездных войн», а потом вдруг как подпрыгнет на стуле, так что фрикадельки из тарелки на берег повыбрасывались, как закричит:
— Я придумала! – кричит. – Придумала!!!
— Что ты придумала? – спрашиваем.
Валенсия смотрит на нас обезумевшими от восторга глазами и говорит:
— И вот дети, прошло очень много лет, а я до сих пор помню тот день, когда узнал что Дарт Вейдер – мой папа!!!... А принцесса Лея – моя сестра!!!
И я, дети, пожалуй, тоже запомню этот день.