Атеистом в Греции быть хлопотно, но если ты живешь на Парнасе, то это просто-напросто опасно для здоровья. В каком смысле? Поясню. Православная религия притормозила падкого на языческие безудержные соблазны человека: обязала его не есть мяса два раза в неделю. Эти гуманные дни так и называются: постные. В остальное время на Парнасе принято есть баранину. По крайней мере, в нашей деревне. А уж что тут творится в праздники, не найти пера описать.
На Успение мы обедали в таверне. Слово «диск», которое в русском языке утратило аутентичность, обозначает всего-навсего какой-то малоизвестный спортивный снаряд и используется разве что в спортивном разделе новостей, в греческом сохранило свое основное, ежедневное, истинное значение: круглое блюдо, обычно для подачи мяса.
Так вот, кругом летают диски с ягнячьими и бараньими ребрышками. Качество отменное, количество гомерическое. Аппетит за столами – огонь! (Как будто данайцы выиграли у троянцев битву и на драйве пируют у своих кораблей).
Вдруг я заметила двух тихих, смиренных старичков, в белоснежных рубашках, остро отглаженных брюках, которые посреди этой яркой отвязной вакханалии смиренно вкушали скромные неброские макароны.
– Ага! – говорю. – Кое-кто из вас все-таки предпочитает менее античную еду, чем жаренное на углях мясо! Есть, есть место современной цивилизации и культуре!
– Катя, они едят петуха. Макароны – это прикрытие, гарнир. – немедленно возразили мне. – Петух или, вернее, алектор, – это в высшей степени древнегреческая еда. Еще Сократ приносил его в жертву Асклепию перед смертью… Старики же едят его на Богородицу... Впрочем, ладно, дело не в этом… Надо сказать правду. Они не хотели! Им пришлось заказать петуха, поскольку в силу возраста они не могут прожевать баранину.…
Узнала новый, до сих пор неизвестный мне формат греческой таверны. Дедушка посоветовал съездить в соседнюю деревню, где по вторникам жарят цельного барана в печи. Только, предупредил он, столик надо резервировать заранее, там с этим сложно. Мы пожали плечами – что значит сложно: деревня, придорожная таверна, но послушались, заехали заранее, в понедельник. Увидели обычный старый дом прямо у дороги, шелковицы, несколько столиков, в стороне от них печь. Вывеска без затей: «У Катерины».
На стене ручными корявыми буквами написано: «Баранина. Каждый вторник, в 9-00».
У порога женщина в трениках резала в тазик с водой картошку на дольки для фритюра. – Можно заказать на завтра столик? – спросил Йоргос.
Женщина посмотрела на нас с сомнением, вздохнула, вытерла руки о треники, ответила уклончиво и обидно:
– Да, но лучше позвоните еще раз завтра. Может, у нас все столики будут заняты.
Наплевав на самолюбие, позвонили завтра. Катерина ответила, что столик у нас будет, но только «маленький» и приезжать надо ровно в без десяти девять.
Я никогда не бывала в закрытых клубах или культовых ресторанах на Манхеттене, но, судя по всему, там прием обставлен так же строго, и правил так же никто не объясняет, потому что, кто их не знает, тому и не надо их знать.
Ровно без десяти девять столики заполнились. Как по будильнику. Как по команде.
Пока Катерина опрашивала гостей о закусках и салате (никакого меню, письменное слово здесь вторично, как в древности или в учебнике лингвистики), некий старичок, сухой, ироничный, камышиная тростинка, жгучий кайенский перец, (по всей вероятности, отец Катерины), вытаскивал из печи баранью тушу и разрубал ее на глазах у публики.
Складывал куски печеного мяса на «диск» и собственноручно, бегом подносил на столики. Быстро, "чтобы не остыло". Начал с родни и друзей, далее разносил в соответствии с центробежной пропорцией знакомства. Мы как новички оказались последними.
– Сколько закажем, – волновался Йоргос. – Полкило или килограмм?
– Я не видела, чтобы здесь кого-то спрашивали. Мне кажется, нам принесут, сколько посчитают нужным.
И оказалась права. В какой-то момент камышиный старичок подбежал к нам, поставил блюдо с мясом, количество которого было отмерено не нашими пожеланиями, а его знанием людей, их психологической и физической конституции. Возможно, на Манхеттене это в порядке вещей, но здесь я впервые встретилась с такой жесткой патерналистской гастрономией. Однако парнасский тиран оказался прав, (это с тиранами иногда случается, как и со всеми остальными людьми): мяса было столько, чтобы не переесть, но и не остаться голодным; вкус его был гладко-медовый, без тяжелой жирной оснастки; тонкий, упоительно-цветочный.
Все столики, повторяюсь, были заняты, но машины продолжали прибывать; новичков безжалостно отвергали. Судя по их ревниво-голодным взорам, отказ только разжигал в них желание примкнуть к нашему дружному собранию истинно верующих в простые радости жизни. Мы уже заканчивали, когда припарковался кабриолет «порше», еле втиснувшись среди ажиотажа семейных экипажей, состоящих из фордов и опелей.
Из него вышли два мужика, хорошей физической формы, не лишенных аристократизма и спортивной культуры, в прошлой реинкарнации – наверняка кавалергарды, привычные к гедонизму, игристому вину и лосинам. Просунулись накаченными торсами в боковые двери и робкими, пока еще трезвыми голосами попросили столик. В дверях что-то неразборчиво буркнули. Кавалергарды начали отступление с боевых высот.
– Садитесь за наш стол, – предложили им. – Мы уходим.
– Дело не в этом, – откланялись кавалергарды, чьи белые футболки скорбно сверкали в темноте, как накрахмаленные дирижерские жилеты. – Дело не том, что у них нет столиков. Дело в том, что у них кончилось мясо!…
Поев, Йоргос пустился в воспоминания; опять расстроился, припомнив, как год назад мои подруги отказались попробовать золотую, сладко-пряничную баранину, «точно такую же, как мы съели сейчас».
– Глупец! Зачем я послушался вас и ее не заказал! – сокрушался он.
– Ты уже который раз об этом говоришь. Это что, самая большая ошибка в твоей жизни? – попыталась поменять тему я.
– Да, – подумав, серьезно ответил Йоргос. ...Мы на Парнасе, здесь такими вещами не шутят.