Ночью пошел дождь. Сначала долго шелестел шипящими, затем громко звенел сонорными. У каждого дома есть свой акустический огород: частный участок космоса, на котором растут наши сны и впечатления, – заглушаемые ветром, заносимые сорняками фантазий. К балконной двери прилипли стойкие ночные звуки, соединились с нею, превратили ее в портал, – так ракушки и водоросли облепляют потерпевшую кораблекрушение амфору и становятся ее частью.
Хитроумный Одиссей, умудрившийся посетить аид безо всякого для себя вреда, спросил одного погибшего героя, что в мире живых прекраснее всего. На первое место древнегреческий боец поставил солнечный свет, на второе – блестящие звезды и месяц, а на третье – яблоки, спелые дыни и груши.
Манолис как будто подслушал интервью Одиссея. Привез на рынок яблоки, дыни и груши. Предлагая грушу, настаивал: «Съешь ее сейчас. Растает во рту!»
Мина вопила, как актер древнего театра: пронзительно, но благозвучно.
– Да я… Да у меня…. Двадцать пять безупречной работы! Ни разу не продала ни одной импортной рыбины! Никакого Хиоса, никакой Эвии! Только Халкида!
Прокопий вытанцовывал бой с тенью, легкий и непредсказуемый, словно пламя. Как будто он – боксер в весе пера, а агора – это ринг.
Объяснял красавице госпоже Клеопатре свои предпочтения:
– Вино я люблю не игристое, а игривое.
– Не много ли ты болтаешь? – одернул его муж Клеопатры, господин Демосфен.
– Что в этом плохого? Говорение – это труд. – подмигнул смущенной Клеопатре Прокопий.
***
Место Нектария вдовствовало. Не приехал. Прокопий любомудрствовал и выпивал с Манолисом.
– Ну да, пандемия, сложный год. Но ты имей в виду: судьба в любом времени себе дорогу протопчет. Уж в ней ты не сомневайся, – заявлял Прокопий.
– Цикорий! Покупайте цикорий! Цикорий – люкс, – проорал взбодренный вином и философией Манолис. – Покупаешь. Варишь. И – выбрасываешь! Всего за четыре евро килограмм!
***
Господин Костас меланхолично обсуждал свои бывшие спортивные достижения с зеленщиком из Фив.
– Все детство я качался… Вот такие у меня мускулы были, – Костас согнул в локте длинную тощую руку. Но потом… потом я встретил девушку… Перестал заниматься. Вот говорят, что любовь, мол, это благо. Да, согласен, что это не зло. Но не согласен, что это благо! А ты что можешь по этому поводу сказать?Зеленщик из Фив пожал плечами, каждое из которых напоминало средних размеров весло.
– Нууу, а что я могу? Я могу поймать кочан капусты одной рукой.
***
– Греческий язык такой же изобильный, как греческая природа. – говорю Прокопию.
– Что ты имеешь в виду? – переспросил он, взвешивая мне килограмм «истинной» мариды.
– Взять хотя бы ваши «мёды», «винограды»… В русском у этих слов нет множественного числа. Не хватает, видимо, у нашей почвы плодовитости.
– Да! Да! – горячо согласился со мной Прокопий. – Но это не главное, что у нас есть, Катерина! Главное, что у нас есть, – это любови! И в жизни, и в языке!
***
Зеленщик из Фив разложил картофель в целлофановые мешки по пять килограммов.
– Открой и посмотри, какая у меня картошка. – предлагал покупателям. – И можешь даже не покупать! Я ведь ращу три вещи. Морковь, картошку и чеснок. Мой девиз: немногое, зато лучшее.
***
Господин Афанасий, закончив покупки, отправился пить кофе с госпожой Адрианой.
– Ты видел, каков хитрец Кондакис? – сказала Адриана. – Шашлычки из ягнятины расфасовал в упаковки по килограмму. Меньше не возьмешь!
– Это не хитрость, – возразил Афанасий. – Это забота.
– То есть?
– Он мясник, профессионал. Знает, что меньше, чем килограммом, не наешься.
– Ха. Тогда почему шашлычки из курицы и свинины продаются без упаковки?
– Потому что это не мясо. – спокойно ответил Афанасий.
– Не мясо!? А что тогда?
– Аперитив!
***
Продолжаем молиться нашим храмам и святыням: виноградной лозе, солнечным рощам, блеску звезд и спелым грушам. Одним словом, продолжаем жить, а судьба – она себя протопчет.