Мы с женой — хрестоматийные интроверты. Мы даже познакомились, когда шли по улице, глядя в асфальт, и столкнулись лбами.
Самый жуткий кошмар для меня — это танец. Танец — это судный день интроверта. Все смотрят на то, как твои конечности не подчиняются мозгу. Когда я вижу танцующих людей, вживую или на экране, у меня внутри все холодеет от чувства неловкости за них, а на самом деле, конечно, за себя.
Артём же, который сын мой, каким-то контрабандным путём унаследовал из всей нашей с женой родословной воинствующего экстраверта.
Однажды на подземной парковке в торговом центре Артём вышел из машины и тут же кинулся в пляс, как говаривали на Руси, — ему только медведя и балалайки не хватало. На парковке играла задорная музыка, настраивающая посетителей на покупки.
— Давай, пап, чего стоишь, как пень!
Я моментально представил корягу, поросшую мухоморами. Умеет же этот ребёнок мотивировать.
Пришлось танцевать.
— Повторяй за мной! — решил добить меня Артём.
А надо сказать, что танцевальная школа моего сына восходит к таким классическим образцам жанра, как тарантелла и пляска святого Витта. А ещё скрещенье рук, скрещенье ног, судьбы скрещенья — вот это вот все.
Я повторял, как мог, и, кажется, даже успел вывихнуть плечо. И тут я увидел их.
Древнюю старушку под руку с женщиной, видимо, дочерью, стоявших неподалёку и смотревших на нас.
Я похолодел. Все мои исподние страхи мгновенно вылезли наружу: общеизвестно, что едкие бабульки способны припечатать и за меньшее. А тут целый танец на парковке, в неположенном месте, под неположенную музыку, да ещё и с ребёнком! Я почувствовал себя девушкой в короткой юбке перед переполненной скамейкой.
— Ишь ты, — сказала старушка, как я и предполагал — какие молодцы, прямо как братья Гусаковы.
Я потом погуглил: были такие братья-чечеточники, популярные в пятидесятые (они снимались в «Карнавальной ночи»).
А потом я ещё немножко погуглил, уже в самом в себе, и понял, сколько прекрасных танцев в свое время упустил понапрасну, стесняясь своей внутренней музыки.