Тантамарески

С детства не перечитывала Брэдбери. А тут случайно взяла в библиотеке, помня, что любила. И такое классное ощущение испытала: как будто много лет не видела старого знакомого и вдруг получила шанс заново его рассмотреть, незамыленным, свежим взглядом. А этот знакомый и не состарился даже.

В детстве у Брэдбери меня ничего не удивляло. Я читала его много, очень любила, и до определенного возраста мне казалось, что рассказы нужно писать только так.

 

Зато сейчас меня в нем удивляет очень многое. Например, высокая степень условности, которая делает тексты похожими на притчи. После Стругацких с их многоэтажным психологизмом одноэтажный Брэдбери поначалу кажется очень уж простым. Но это до тех пор только, пока не вчитаешься.

 

У Брэдбери почти никогда нет подробно прописанных характеров и визуализации внешности. И есть ощущение, что он сознательно избегает лишних деталей, чтобы читателю проще было поставить себя на место любого персонажа. Читая его рассказы, ты словно просовываешь голову в окошечко стендов для фотографии – тантамарески, так кажется, они называются.

 

Вот мальчишки и девчонки, которые из зависти заперли одноклассницу, не дав ей выйти на улицу в единственный за семь лет солнечный день в рассказе «Все лето за один день» и сама эта несчастная Марго, так жаждавшая увидеть солнце, – одинаково легко вставить свою голову в картонную прорезь на месте лица любого из этих персонажей. Несложно, особенно сейчас, представить себя Этилой Враем из «Бетономешалки» — единственным марсианином, который считает, что вторжение на Землю – глупейшая затея. Или иммигрантами, переселившимися на Марс, которые постепенно мимикрируют под окружающую среду и сначала очень хотят вернуться на Землю, а потом перестают этого хотеть, превращаясь в смуглых и золотоглазых марсиан.

 

«И были они смуглые и золотоглазые» — на мой взгляд, один из лучших рассказов про иммиграцию. Главное в нем — это процесс превращения существа с одной планеты в существо с другой — «медленные, безмолвные перемены», похожие на те, что происходят под водой, когда она из ничего строит наросты, раковины, кораллы.

 

Потрясающе точно в этом рассказе передается процесс невольного освоения языка среды, который вдруг заменяет герою его собственный язык:

Дэн сидел на кромке канала и серьёзно смотрел на отца.

 

— Ута, — сказал он.

— Что такое? – переспросил Битеринг.

Мальчик улыбнулся.

— Ты же знаешь. Ута по-марсиански.

— Где это ты выучился?

— Не знаю. Везде. Ута!

 

И дальше, страшное желание поменять себе имя:

 

— Я хочу зваться по-другому.

 

Чувства героев у Брэдбери показываются почти всегда снаружи, с позиции не готового к их проявлению зрителя. Герои Брэдбери плачут, но автор никогда не напишет: заплакал. Вместо слез в его историях может — обязательно внезапно — «что-то светлое мелькнуть в воздухе и влажным комочком скатиться в песок».

 

И это эмоциональное абстрагирование, как в истории «Каникулы», где семья вдруг осталась одна на земле, но весь груз своего одиночества осознала не сразу, делает почти не прописанные чувства по-настоящему страшными, живыми.

 

Тантамарески изначально ставили на курортах. В рассказах Брэдбери атмосфера совсем не каникулярная, хотя речь в них нередко идет о чем-то околоопускном: странствиях, путешествиях, открытиях, смене образа жизни.

 

В конце концов, период, когда твоя ракета терпит крушение и ты вынужден бездействовать, тоже можно назвать в каком-то смысле каникулами. Ведь ты ничего особо не делаешь – разве что стараешься не заснуть. «Уснувший в Армагеддоне» пожалуй, самый страшный рассказ Брэдбери. Оказавшись внутри этой тантамарески, вылезти обратно в реальность очень сложно. И вот уже и фото сделано, и фотограф разобрал штатив и ушёл, посвистывая, а ты все стоишь, вдавливая подбородок в картонную основу и не знаешь, что выбрать: нарисованный Армагеддон или настоящий, тот что, вокруг? И может, стоит пофотографироваться ещё?