— Вот же ж дураки! — вынесла наша группа вердикт после экскурсии к месту дуэли Лермонтова в Пятигорске.
— Ну поссорились, ну поругались, и надо ж было идти стреляться!
— Молодые ещё, зелёные, не могли с чувствами справиться!
— И Мартынов этот – тоже фрукт. Лермонтов же выстрелил в воздух, зачем было в него целиться?
Я стою в сторонке и задумчиво смотрю на памятник… нет, ну вот если б меня при всех долго и методично высмеивала какая-то мартышка, будь она хоть сто раз крутая поэтесса, унижала бы при понравившемся мужчине, а потом дала в руки сковородку, мол, хочешь – вдарь, я бы не стала ей махать мимо, честно, а стукнула прямо по башке.
Особенно в 26 лет. Я тогда никаким психологом не была и сдерживал бы меня только Уголовный кодекс РФ, а никак ни проработка агрессии для высоких идеалов саморазвития или заботы о будущем русской литературы. Так что, простите, но я Мартынова очень понимаю. Хоть и не одобряю, конечно, ага.
Дети прыгают вокруг, целятся друг в друга из пальцев, притворно падают в траву и громко стонут.
— Мам, а чё он не мог просто сказать, что ему не нравится, когда над ним шутят? — стряхивает с себя траву Матвей.
— Так он говорил. И не один раз.
— А Лермонтов чего?
— А Лермонтов продолжал, ему нравилось так шутить, и он не думал, что второму обидно. Или думал, но ему было все равно. Или даже не всё равно, а специально чтоб позлить…
— Угу, позлил на свою голову. Получается, Лермонтов был дурак?
— Лермонтов — очень классный поэт, сын. И писатель. Одно из его произведений — из моих самых любимых. "Герой нашего времени" называется. Подрастешь, прочтёшь, обсудим. Но по жизни немножко дурак, да… Не умел закрыть во время рот. Не видел разницы между юмором и высмеиванием…
Кажется, мой сын тоже на стороне Мартынова теперь. Но вообще ему всё равно. Он хочет в термы с водными горками, в обещанный поход к водопадам, на квадроциклах по реке, а не вот это вот всё в душном автобусе.
Через несколько дней мы собираемся группой в ресторанчике. С мокрыми волосами после тех самых квадроциклов, смывшие грязевые брызги с лиц, сменившие потные майки на приличные футболки. Дети щебечут за соседним столиком, родители болтают отдельно.
Вдруг мы слышим шум потасовки за детским столом, крики «больно, пусти!», звон разбитой чашки. Девочка уже бьется в объятиях папы - он меня за волосы, уууууу!
Другие родители отчитывают сына:
— Нельзя! Это же девочка! Как ты мог?
С разных сторон слышатся обвинения в адрес обидчика, а сам он сидит насупившийся и, только если внимательно приглядеться, можно заметить, что еле сдерживает слезы. Вечер полыхает негодованием и придумыванием всех кар небесных, чтобы наказать/перевоспитать/срочно вылечить. Гаджеты запретить, телефон отобрать, как домой вернёмся, на улицу не отпускать. Что ты там ещё любишь, чего тебя можно лишить?
Я парня вижу уже неделю с утра до вечера, и меня терзают смутные сомнения.
—Что произошло-то? – вкрадчиво интересуюсь как будто в воздух.
— Он… меня… за волосы… ууууууу! – слышатся громкие всхлипы.
Делаю вид, что не замечаю рыданий и смотрю на парня. Парню лет 10 или 11, я не помню. Зовут Степаном. И между прочим, с той девочкой Степен очень дружит, они вместе приехали на отдых, они общаются семьями. И когда подружка вдруг на одном из подъемов заболела, он постоянно подходил и интересовался, чем помочь и вообще пустите, я ее развлеку.
— Иди, Степ, попозже развлечешь. Плохо ей сейчас.
— А вы врач, да?
— Не врач. Но сейчас я знаю, что делать. Иди, милый, не беспокойся, на завтра будет твоя подружка, как новая, — отгоняю я мешающегося под рогами кавалера.
А он отойдёт минут на десять, а потом снова тенью пристраивается за моей спиной — как она?
И вот сейчас Степан десяти или одиннадцати лет от роду, сидит насупленный в ресторане и без сожаления смотрит, как рыдает та самая ненаглядная подруга. Наконец, открывает рот:
— Я ей говорил… А она продолжала… При всех… Это обидно… Я ей много раз говорил, чтобы прекратила. А она… А я… — слёзы не удерживаются в теле, брызжут в разные стороны. Это слезы бессилия, когда он знает, как правильно, он даже попробовал это сделать несколько раз, но правильно вдруг не сработало.
— Ты должен был к нам подойти, — сурово говорит его отец. Но я уже слышу зернышко сомнения в его голосе.
— Ага, жаловаться? Ты ж говорил, что я должен сам разбираться!
— Разобрался? — прикрывает замешательство гневом родитель, — Извиняйся теперь!
— Не буду! Мне не за что!
— Извиняйся, тебе говорят!
— Ну извини, — выдавливает Степа таким голосом, что сразу понятно всю глубочайшую степень его «раскаяния».
Мой внутренний психолог делает ставший мемом жест «рука-лицо». Мой внешний психолог вспоминает заветы супервизоров – не лечи без запроса. Я утыкаюсь в салат, чтобы занять рот и ничего больше не ляпать.
Степа скоро помирится со своей подружкой, и они снова будут хохотать над какой-то шуткой голова к голове. Родители не отберут у сына телефон, гаджеты и выходы на улицу по приезду домой. Никто так и не найдет способ обойти это бессилие, когда ты уже был мудрым и говорил через рот, а тебя не услышали.
А я просто стану с тех пор называть Степу про себя Мартыновым. Хорошо всё-таки, что нынче надо получать разрешение на ношение оружия, да.
P.S. Ну что, накидайте вариантов, что бы вы сделали на месте родителей юного Мартынова?