Мама сшила мне белое платье с мишурой по краю подола. Юбка из белого тюля, топ с рукавами-фонариками, на голове серебряная корона.
— ШнежЫнка, шнежЫнка, — кружусь я в новом платье, — я шнежЫнка!
Я шнежЫнка, и мне 4 года. Я ещё не знаю, что это последний мой милый образ. В школе я буду играть хипповатую старушенцию, танцующую рэп, в институте — бабу Ягу с накладным носом, от которой заплачут даже детдомовские дети, в садике сына на этот Новый год — дворника с метлой наперевес. А к окончанию учебного года при распределении ролей мне единодушно отдали роль пирата. Одноглазого. Хотя там выбор был невелик: либо одноглазый Бил, либо криворукий Джон.
Я прилежно выучила слова, смастерила из картона накладку на глаз, оттарабанила роль, дралась, стреляла из пистолета и кричала «тысяча чертей». Могла бы и больше накричать, но нецензурно выражаться в садике запретили. Мне дружно аплодировали, дети носились за пиратом по площадке и чуть не повыдергали парик вместе с моими собственными волосами.
А где-то там, в глубине, под детскими телами, под шляпой, под париком, под тельняшкой, под грузом прожитых тридцати лет неслышно плакала маленькая девочка: ну я же ШнежЫнка-а-а-а…